Роды — это как суд Божий

Роды — это как суд Божий. Тем более восьмые. Здесь все быстро, мозги кипят, больно, страшно — чего уж скрывать… И от этих суматошных тридцати минут зависит жизнь нового человека, пока такая маленькая — и такая большая жизнь. Никогда ничего не писала про то, как это все бывает, какие чувства и мысли, впечатления переживаешь в родах. Наверное, нужно «дозреть», дорасти до правильного осмысления всего этого тяжёлого опыта. Или не ждать, записывать, пока все свежо в голове, по живому?

Попробую. Боюсь осуждать или быть недовольной… Мне в жизни — только благодарить за все. Даже скорби милосердны к нам.

Поэтому сразу оговорюсь — ситуации, в которых я оказывалась, описываю не для осуждения, а для рассуждения и благодарности.

Я могу позволить себе откровенность, могу сказать то, что думаю, — я это пережила.

***

Первая схватка была как что-то тёплое внизу живота: разлилось волной и прошло. В тот вечер мы с детьми сидели над старой японской камерой с малюсеньким экраном и смотрели видеозаписи, на допотопных неоцифрованных кассетах. Маленький лобастенький мальчик, «ножки иксом», в красных сандалетах стоял на берегу Оби рядом со своей старшей сестрой, белокурой девчушкой в растянутых белых трусиках, и прутиком пытался дотянуться до воды. Это мои, теперь уж подрощенные погодки — 16-летний Иван и 17-летняя Лиза — как зачарованные смотрят в своё быстро умчавшееся младенчество, не веря собственным глазам, — и пытают меня разговорами «за жизнь».

Время приобрело нереальную скорость. У нас нет ни одного проводочка в хозяйстве, чтоб подключить видеокамеру 1997 года выпуска к нынешнему компьютеру или смартфону. Эти малютки в смешном кукольном экранчике живут в другой, безмятежной и милой жизни, где молодая мама, ещё не беременная их сестрой Мариной, стоит стройная, в купальнике, босиком, но боится разуть детей, не зная об очевидной пользе летнего песочка для маленьких ножек.

— Мама, как все изменилось…

Вторая схватка следует через полчаса. Я тоже не могу воспринять её как предвестник родов, ещё три недели до официального срока, даже не пытаюсь обдумать, что происходит… Продолжаем беседовать с детьми.

— Когда мы с папой осознанно пришли в храм, то были чуть старше, чем вы сейчас. Я — в 19 лет, а он еще раньше, и к 19 годам твёрдо решил стать священником.

***
Рискну занять внимание читателя не относящимися к делу размышлениями. Прошло каких то два десятилетия, но людей словно перелицевали. В прошлом веке искали смысл жизни: целые поколения, просто вынуждены были этим заниматься… В советское время как будто не искали — по крайней мере, не так массово. Был СССР с понятной социалистической доктриной. Когда все рухнуло — осталось безвременье, лихие 90-е.

Секрет небывалого успеха церковной миссии: воспитанные советской культурой интеллигенты — многомиллионная «прослойка» общества — выстроились в очереди креститься. Люди хотели запретного Бога. Власти перестарались, слишком яро отвергая Его на всех уровнях соцреализма. Реальность внутрицерковная того времени была такова, что практически каждый юноша, мужчина, начинавший воцерковляться, мыслил себя батюшкой, а девчонки пели на клиросах и оттуда их расхватывали — прямиком в попадьи.

Потом, возможно, телевидение уничтожило в людях духовный поиск? Зажевало вместе с «Орбитом», утопило в пошлых телешоу, научило ценить лишь финансовое благополучие. На гребне этой волны в храмах периодически возникают люди, торгующие духовностью, — продукты эпохи, так сказать. Они либо уходят — исчезают, либо перерождаются: Церковь — это все-таки не простая организация, а живой организм, с мощной иммунной системой.

Но общество таким даром самоочищения не обладает, здесь, наоборот, все нарастает энтропия. Экономика интересует молодёжь больше, чем история, храм воспринимается как магазин или бюро по оказанию религиозных услуг. Отзывы на городском интернет-портале о крестинах, священниках, церковных службах примерно повторяют аналогичные жанровые заметки из спа-салона или кафе. Народ оценивает «уровень обслуживания», «соотношение цены и качества», сердится, что приходится ещё при этом что то «понимать».

Детям жить в этой Церкви, меняющейся, в этом мире, другом, не «мамином и папином», а своем собственном, и согласовывать себя не с нами, а с этим «незнакомцем». И рук нам здесь не подставить — только молиться.

Собственно, эта тема была в тот вечер главной в нашем непростом разговоре с детьми, и я, очевидно, слишком крепко испереживалась — по крайней мере, для своего беременного положения.

***

Пришёл домой батюшка, накормила его; дети в это время укладывались спать. Тут, наконец, я почувствовала первую, довольно болезненную схватку и осознала, что происходит. Муж спешно завёл машину и оделся, я собрала необходимые документы, побросала в заранее приготовленную сумку, добавила гигиенические принадлежности и посуду, разбудила старшего ребёнка, — фактически мы переложили её на нашу постель, поближе к младшему сыну, — и поехали рожать.

Схватки нарастали стремительно. Попросила дорогого супруга никуда пока из приёмного покоя не уходить, несмотря на тревогу за оставшихся дома ребятишек.

Врач тут же посмотрела меня на кресле, сообщила, что «открытие 8 пальцев», (рожают при 10), и, обращаясь к медсестре, довольно строго порекомендовала побыстрее взять анализы и привести меня в родовую.

И началось. Схватки очень быстро стали невыносимыми. А медсестра, вставляя в вену катетер, требовала сесть ровнее, прямо положить руку, не двигаться. При этом мило улыбалась, говорила, что моё имя в переводе означает «благодать», поэтому все будет у нас с ребёнком хорошо. Я совершенно изнемогала от боли и к тому же почувствовала, что начинаю терять сознание. Остатками чувств успела испугаться, свободной рукой стала хлестать себя по щекам. Это вызвало негодование медсестры.

— Что вы делаете? Имейте веру с горчичное зерно!

Надо же, попалась мне либо очень новоначальная православная, либо адепт одной из протестантских конфессий!

Тут уж я сама в ужасе взмолилась: Господи, помилуй! Я не на шутку боялась, что эта милая женщина сейчас начнёт мне проповедовать свое наивное понимание христианства, а я тем временем помру.

В итоге, по милости Божией, катетер мне вставили в руку, где вен вообще никогда никто не находил, даже в реанимации! Имейте веру…

Между ужасными схватками я из последних сил просила, чтобы меня, наконец, отвели в родзал, но, оказывается, я ещё должна была самостоятельно отнести мужу свои вещи, в которых приехала (и взамен которых штатно выдают «стрекозиные крылышки» — нечто воздушное из нетканого материала).

В этих самых «крылышках», корчась от боли, с сумкой в руках, вызвала мужа из приёмного покоя. Увидев меня в таком состоянии, он, пожалуй, даже чересчур эмоционально потребовал, чтобы меня отвели рожать. Медсестра, по всей видимости, наконец осознала, что у женщины — восьмые роды, и повлекла меня к лифту.

***

Прервусь вновь, с невеселыми размышлениями о том, что у нас не умеют принимать женщин в седьмых, восьмых, десятых родах и не очень понимают, каким образом себя вести с такой роженицей, по крайней мере, на уровне приёмного покоя…

Ну неужели нельзя взять кровь прямо в родзале? И не заставлять нас мочиться в малюсенькую пробирку, когда это физически просто невозможно сделать? Я не против необходимых формальностей, но если головка ребёнка уже почти что вышла, а нужно из последних сил сидеть на стуле, чтобы у вас взяли кровь, и умудриться при этом не потерять самообладание и не позволить себе упасть в обморок… Вот только представьте на секунду, что рожающая женщина 120 кг весом, в родах, вдруг оказывается на полу без сознания? Чем это грозит?

***

Лифт, кажется, вечность ехал на второй этаж. Путь до стола показался туристической «двоечкой» с форсированием горной реки. Наконец, я кое-как забралась на кресло; практически сразу буквально взорвался фонтаном плодный пузырь. Последовали стремительные, за одну потугу, роды. Боли почти не было.

Все закончилось, мне на грудь положили совершенно синего ребёнка, с которого сняли туго обвитую вокруг шеи петлю пуповины. Малышка плохо дышала, пришедший реаниматолог унёс её в отделении интенсивной терапии, поставив 7 баллов по шкале Апгар.

А в приёмном отделении, тем временем, муж «оформлялся в роды», то есть заполнял много бумаг и подписывал за меня различные согласия. Страшно себе переставить, что все это пришлось бы делать мне самой.

Оговорюсь, что на следующей неделе я планово должна была лечь в стационар и до родов спокойно лежать в отделении патологии беременных. Но вышло иначе — наша дочь родилась раньше срока с признаками фетопатии новорожденных и асфиксией. Мы попали домой лишь спустя 19 дней, отлежав ещё почти две недели в больнице с пневмонией и высоким билирубином. Прекрасно отдаю себе отчёт, что если бы не профессионализм неонатологов в родильном доме — в отделении реанимации, и в патологии новорождённых городской больницы, — то наша малышка умерла бы  в первые часы после родов. Слава Богу, сейчас мы дома, вместе и готовимся крестить нашу доченьку.

***

Моё пребывание в роддоме, в послеродовом отделении было впервые для меня — без ребёнка, которого можно покормить грудью, понежить в объятиях. Я лишь два раза в день могла «на пять минут» зайти к Матроне (как мы её нарекли) в реанимации, постоять над ней, тихо помолиться, осенить её крестом, погладить маленький лобик.

Доктор ежедневно извещал меня о добрых переменах в состоянии новорождённой: вот, нам убрали трубку из носа, заменив её на кислородную маску, исчез зонд, а молочную смесь ребёнок научился высасывать из шприца. Вскоре из трубок остался только внутривенный катетер в пупочную вену с глюкозой и антибиотиками.

Малышка лежала под синими лампами и потихоньку теряла свои отеки. Она родилась с избыточным весом, так как у меня с 2010 года во время беременности возникал сахарный диабет. Из трёх детей, родившихся у меня с таким диагнозом, Матрона оказалась первой пострадавшей.

Избыток в весе для неё был примерно равен семистам граммам, поэтому когда Мотя потеряла лишние четыреста, она стала выглядеть более или менее нормально, без щечек, лежащих на плечах, без припухлой спинки, икр и синюшных пяток.

Молоком грудным накормить ребёнка в роддоме мне не удалось. Здесь, в родильном доме городской больницы, как ни странно, нет стерилизаторов для материнского молока, нет бутылочек, нет даже места для сцеживания. Это печальное упущение, естественно побуждало меня вдвойне заботиться о сохранении лактации.

***

И вот, наконец, реанимобиль перевёз нашего младенчика из родильного дома в детскую больницу. Мне обещано было совместное пребывание с Матроной и возможность грудного кормления: после родов не пришлось принимать ни антибиотиков, ни других лекарств, которые могут попасть к ребёнку с молоком. Представьте себе моё состояние, когда я вошла вслед за медсестрой в стерильный бокс и увидела там крохотную доченьку, совершенно одиноко лежащую в пластиковой люльке. Обняться и не отпускать.

Но, увы, не все сразу. И здесь, на посту медсестры, мне пришлось слушать долгие разговоры о больничных порядках и подписывать кучу бумаг, прежде чем я смогла прижать к груди малышку. Каково же было моё страдание, когда медсестра сообщила мне, что грудью кормить запрещено! Пока врач не даст своё разрешение — это невозможно!

Медики вскоре ушли, так и не сказав мне ничего нового о возможности самой кормить ребёнка. Девочка наша проснулась! Нянечка внесла бутылку со смесью, сразу покинув нас, а Матрона у меня на руках стала искать грудь.

Я не смогла отказать ей, простите, уважаемые врачи и все на белом свете медицинские сёстры! Слава Богу, оказалось, что сосет ребёнок хорошо — и совершенно не желает отрываться и брать бутылочку. Грудное кормление было официально разрешено тем же вечером. За время пребывания в больнице мы прибавили в весе четыреста граммов.

Так началась наша счастливая больничная жизнь. Мы все перенесли безропотно и с благодарностью. Мы терпели все уколы, анализы — в любое время суток, и капельницы в голову, которые дважды рвали венку и надували устрашающие подкожные «опухоли» из глюкозы. Нам были нипочём компрессы из магнезии и фототерапия, любые обследования и больничная диета Eдинственное, от чего я переживала, — необходимость оставлять ребёнка одного в боксе, чтобы поесть, так как в палатах ни есть, ни хранить пищу было нельзя.

В больнице легко молиться. И слезы, какими бы горестными они ни были, учат и очищают, укрепляют гораздо лучше любых радостей жизни. Бывает страшно, что вот, мне 39 лет, а на руках 8 детей, двое из которых — несмышленые младенцы. «Берет за жабры» и сослагательное наклонение: а если бы ты в родах умерла? А если бы ребёнок…

Я, конечно, не знаю, что будет с нами дальше. Но понимаю, как опасно жить одной ногой в будущем времени: ведь уже в настоящем столько нужно дум передумать, о стольких людях позаботиться, полюбить, важно сейчас быть мужественной. Зачем мне отягощать себя тем, что лишь от Бога зависит?

Вот наше благодарное сегодня — самая старородящая мама в роддоме, да и в патологии новорождённых твердит: Господи, спасибо, милостив буди нам грешным.

***

В качестве постскриптума хотелось бы рассказать немного о женщинах, с которыми пришлось побывать рядом.

Так совпало, что родильный дом областной больницы закрылся на санитарные дни, и родильницы из области оказались «на горке», как у нас называют 1-й роддом городской больницы. Контингент — патологические роды, которые необходимо планово отправлять в город. Конечно, это в основном, простые женщины, надорванные трудом и алкоголем, разговаривающие с матерщиной.

Когда я оказалась в палате из 8 мамочек с детьми, то не смогла выдержать поток ругани, попросила перестать употреблять мат. Женщины, хоть и не прекратили самовыражаться, но значительно сократили поток нецензурщины. Однако, вместе с тем у них упало настроение, и шутки, разные неприличные разговоры уступили место унынию и слезам. Словно из мата они черпали какую то дурную, чёрную энергию, и, бросив выражаться, иссякли, обессилели? Похоже, что выражение из Святых Отцов «мат — это молитва Сатане» имеет под собой реальную почву.

Порадовало, что по сравнению с прошлым десятилетием возросло количество мам с двумя и тремя детьми. К сожалению, часто третьего ребёнка рожают, мягко говоря, не от первого мужа, и переживают, как же там дети с новым папой уживутся в их отсутствие. Либо детей приходится оставлять на пьющих бабушек-дедушек. Особенно поразила история, что четырехлетний ребёнок сам себе сварил на газовой плите яйца, потому что был голоден…

Много женщин с городских окраин. Муж с образованием в семь классов, в постоянных поисках работы, не пьёт, но выпивает; бабушка-алкоголичка, дети на учёте у психиатра. Сама мама изо всех сил пытается тянуть эту лямку и вырастить из деток людей. Соседки по палате спрашивали, почему не сделала аборт?

— Люблю детей, на аборт без показаний не соглашусь.

В больнице столкнулась с послеродовым неврозом — молоденькая мама близнецов, которых лечили от пневмонии новорожденных, кричала на них истошно, разумеется, матом, и хлестала по щекам. Соседки из ближних боксов едва не написали совместное письмо в органы опеки, как я поняла, чтобы найти «управу» на «психопатку». Но их вовремя остановили — мол, дети гарантированно окажутся в доме малютки, — и с женщиной начал работать психолог. Как быстро людям промываются мозги! По телевизору показывают сюжеты о лишении родительских прав: значит, можно запросто таким образом устранить неудобную соседку, никто не будет шуметь!

Ещё удивил отец одной чудной девочки, который всю беременность хамски обращался со своей красавицей женой и продолжил это делать, когда она с ребёнком оказалась в больнице. Причина: женщина родила ему дочь вместо ожидаемого сына. Это их второй совместный ребёнок, и вторая девочка. Очень тяжело оказаться в таком положении несчастной маме, особенно когда у ребёнка высокий лейкоцитоз с неясной перспективой…

Со мной в палате родильного дома лежала молодая киргизка, Амина, двадцати двух лет. Она очень хотела кормить дочку грудью, но не получалось. Всех спрашивала, никто не помог, ничего не объяснил толком. Её покорил мой молокоотсос. Амина думала, что если она такой получит, то с лёгкостью научится и кормить ребёнка — будет много молока.

Пытаюсь ей объяснить, что ребёнок в руках — это самый лучший молокоотсос!

Не верит. Мы с ней долго бьемся, прикладываем так и этак ребёнка к груди, мучается стоя — сесть нельзя из-за швов. Лёжа пока совсем не выходит. Наконец, после часа борьбы, получается! Малышка сосет, мама довольна — тишина, красота!

Приносят докорм, который немедленно оказывается съеден, но маму дитё никуда от себя не пускает. Требует грудь снова и снова.

— Почему она так? — спрашивает Амина.
— Боится, что ты больше не дашь ей грудь, — смеюсь я, — скажи, что ты не отберёшь насовсем, что будешь её кормить.
— Она слышит? Понимает? — на полном серьезе спрашивает Амина.
— Конечно!

Тогда маленькая женщина, наклонив голову прямо к уху своей дочурки, долго и протяжно обещает ей на родном языке, напевая и цокая языком, что она никогда не бросит её, что будет кормить сама, что любит… Стоя, в неудобной позе, терпеливо, улыбаясь жадности своего малыша, который никак не хочет расстаться с маминой грудью.

А я представляю себе маленький город Джалал-Абад, затерявшийся где-то в Ферганской долине, предгорья Тянь-Шаня, которые его окружают, красное большое солнце, горное озеро Токтогул. Климат субтропический… Здесь есть целебные грязи и источники — курорт. Но тем не менее периодически вспыхивают межэтнические беспорядки, хоть и не такие, как в 2010 году, — воюют киргизская и узбекская диаспоры.

Амина живёт в Сибири. Дочка долгожданная. Вторая беременность после выкидыша. Ребёнок хнычет, жадничает, требует грудь, мама улыбается…
Амина лежит здесь как гражданка другого государства — платно. На родине вся её семья выращивает клубнику. Её супруг с утра до вечера на рынке, родители и четыре брата по очереди навещают молодую женщину, принося ей то горячие тандырные лепёшки, то суп из баранины.
Россия — как всегда, для всех: терем-теремок… Кто в теремочке живёт?

***

И — последнее моё ощущение. Российский родильный дом — это самое стерильное место в галактике. Я, конечно, не имею в виду чистоту поверхностей. Здесь люди, в силу царящих исстари порядков, вынуждены избавляться временно от всего внешнего, наносного, становиться чуждыми любой эстетике. Все одинаковы — бесформенная ночная рубашка из грубого х/б полотна, неизменно рваный халат с печатью… Ни косметики, ни даже белья… Только тапочки разные. Как сказала одна женщина в очереди на обработку швов — я за теми черными сланцами…

Обнажаются все отношения: никто не может ни от кого скрыться: наряду со счастливым и спокойным материнством здесь разворачиваются маленькие и большие трагедии, разыгрываются настоящие драмы. Если бы мужчины, которым сегодня есть что отмечать с друзьями в отсутствии жён, одним глазком бы посмотрели на отчаяние и боль своих любимых, которым совершенно нельзя расслабиться ни на минуту… Нужно кормить детей, уже спустя 5-6 часов после родов, превозмогая боль в сокращающейся матке; до крови трескаются соски, а малыш сосет сутками… Непонятные осложнения, диагнозы скороговоркой… А поддержки нет. Никто не подскажет, как правильно кормить, что является нормой, а чего стоит пугаться… Супруг «гулеванит», дети дома без присмотра: послеродовая депрессия наступит обязательно, просто на фоне нервного истощения.

Радостно, что женщины даже в таких обстояниях остаются, за редким исключением, человечными и добрыми, стараются друг друга поддержать и развеселить. Ничего не может изуродовать материнство — ни ужасные больничные халаты, ни потерявшие привлекательность, раздутые после родов животики, ни бледность, ни кровавые простыни, ни отеки и швы… Здесь радость, счастье, боль — все на острие жизни! Здесь, несмотря ни на что, любовь и — распахнутая дверь в будущее.