Сегодня думаю, будет уместно поговорить о возникновении и первых веках бытования христианской иконы. И будет много картинок – потому что такой красотой просто невозможно не поделиться.

Дабы избежать вероятных недоразумений, следует сразу сделать одну оговорку. Рассуждая о ранней иконописи, мы будем рассматривать римские катакомбы, а также мозаики Рима и Равенны. Думаю, кого-то это может навести на мысль, что всё описанное ниже – это истоки католической, но не православной иконописи, однако это не так. Окончательное разделение Римской империи на Западную и Восточную произошло, как известно, в самом конце IV века н.э., хотя и позже две части бывшей единой страны общались между собой.

Далее, в середине века VI император Юстиниан осаждает Равенну, и до самой середины VIII столетия она будет столицей особого государственного образования – Равеннского экзархата, — своеобразным «островком Византии на Западе». Таким образом, наши последующие наблюдения, несмотря на географическое расположение храмов, в которых находятся приведённые в примерах мозаики, можно отнести именно к византийской главе развития христианского искусства. В самой же Византии примеров такого масштаба, красоты и древности не сохранилось из-за бушевавшей там позже иконоборческой ереси. Итак, в путь.

В истории ранней иконописи и формировании храмовых интерьеров можно выделить несколько этапов. Самый древний из них относится к первым десятилетиям и векам существования новой религии. До тех пор, пока христианские общины оставались тайными обществами, украдкой от властей собиравшимися в катакомбах, оформление храмовых помещений было очень скромным.

Изображения в римских подземельях лаконичны, среди них преобладают символические образы, использовавшиеся христианами, в том числе, и как опознавательные знаки: символ креста – якорь; рыба, — так как греческое слово Ίχθύς представляло собой монограмму слов «Иисус Христос Сын Божий Спаситель»; дельфин – как символ Христа, переносящего верующих через жизненные невзгоды; монограмма Христа – лабарум.

Также для изображения Христа использовались евангельская аллегория «Пастырь добрый», и образ Орфея из греческой мифологии. Последний, очевидно, был выбран по нескольким причинам. Во-первых, значительную часть римских христиан составляли бывшие язычники, для которых миф о спуске Орфея в Аид мог быть своеобразным мостиком к пониманию Сошествия во ад. К тому же изображение языческого божества без понимания его тайного аллегорического смысла могло довольно нейтрально восприниматься  властями.

Немаловажную роль играло и то, что образ этот был достаточно проработан и привычен художникам, потому что заказы на саркофаги для христианских и языческих погребений поначалу выполняли одни и те же мастера. Все названные обстоятельства вместе привели к тому, что образ Христа-Орфея был чрезвычайно популярен в христианской скульптуре I-II веков.

Коренной перелом наступает тогда, когда христианство получает в Римской империи официальный статус. Отныне христианским художникам приходится решать вопрос не просто оформления больших пространств базилик, но работать в храмах, строительству которых покровительствовали иные императоры. Так, выйдя из катакомб, христианская иконопись почти в одночасье становится официальной и парадной. При этом вопрос о поиске новых сюжетов нередко решался опять же за счёт заимствований из…языческой античности.

Здесь нужна ещё одна оговорка, которую, честно говоря, хотелось бы сделать центральной идеей настоящих записок. Дело в том, что мы все живём в мире переосмысленных символов. Верования в то, что какое-то изображение или текст могут иметь чудодейственную силу сами по себе, хоть и продолжают бытовать в сознании людей много веков, тем не менее, являются проявлением первобытного магизма. Все позднейшие религии главное внимание обращают на смысл, вкладываемый верующими в определённую форму.

И вот тут происходит интересное – форма, на выработку которой были затрачены порою не просто годы – века, — образ, сюжет, способ обработки материала – могла остаться прежней, но её смысловое наполнение при этом кардинально менялось. Именно поэтому в христианские мозаики Равенны, например, наряду с раннехристианскими символами, органично вошли и некоторые языческие элементы.

Впрочем, примеры подобных проникновений мы могли видеть и раньше. Так, например, адоранты – античные и более древние фигурки с воздетыми к небу руками, в древности символизировавшие молящиеся души, в погребениях христианских катакомб превратились в оранты – первоначально воспринимавшиеся как символические изображения душ умерших. И лишь потом – из наложения характерной молитвенной позы и изображения Богородицы – возник один из основных христианских богородичных канонов. Позже христианское искусство продемонстрирует ещё целый ряд любопытных заимствований.

Римские мозаики IV-V вв. зафиксировали для нас очень интересный этап развития иконописи. Восточнохристианские художники последующего времени начнут всякими способами подчёркивать символичность и условность изображений горнего мира, – размывая фон, разрушая пространственную перспективу, нарушая пропорции фигур, они будут всячески подчёркивать, что то, что мы видим на изображении – лишь знак Иного, которое в полной мере нельзя изобразить в принципе. Однако пока картинки, которые смотрят на нас с мозаик, устроены по-другому. Они реалистичны и настолько красочны, что призваны стать как бы реальнее реальности. Порою кажется, что на мозаиках, не потускневших за пятнадцать-шестнадцать веков, прошедших со времени их создания, изображена какая-то волшебная страна так, как будто их создатели заранее предугадали появление льюисовской Нарнии. И вот именно в этой сверхреальной реальности нам вдруг начинают попадаться детали, тщательно проработанные языческим искусством предшествующего времени.

Так, например, Христос-Вседержитель из римской базилики Санта-Пуденциана оказывается даже портретно похож на фидиевского Зевса-Пантократора. Любопытно, что  сидит Спаситель здесь не на фоне какого-то условного пространства – за его спиной мы видим вполне конкретный городской пейзаж.

Внешний вид ангелов, которые в равеннских и римских мозаиках обретают наконец-то привычное для нас обличие – в белых одеждах, с крыльями и тороками в волосах, — многократно «отработан» в античных Никах.

Ещё интересно, что в мозаиках параллельно с привычной для нас иконографией Христа нашёл отражение также обычай изображать Его в виде отрока или безбородого юноши. Возможно, что истоки этого явления следует искать именно в образе Христа-Орфея, о котором мы говорили выше.

Таков был этот необычный период в развитии христианской иконы, когда, выйдя из подземелий катакомб, она вдруг засверкала необычайными красками, не боясь при этом вобрать в себя переосмысленные символы из предшествующих эпох. Мне кажется, что основное настроение мозаик этого времени можно определить как радость. И, честное слово, что-то весьма поучительное для нас в этом есть. Радуйтесь.