Русская Жанна д’Арк или жертва материнской нелюбви?

Тема материнской любви неоднократно воспета в литературе и фольклоре, а ее отсутствие многократно оплакано в личных разговорах и в Интернете. Порой диву даешься, узнавая о том, с каким дьявольским упорством иные женщины преследуют своих дочерей, обижая и унижая их безо всякой видимой причины, как будто за один только факт рождения. Такова и судьба кавалерист-девицы Надежды Дуровой.

Результаты подобного отношения в лучшем случае удается исправить в кабинете психотерапевта, в худшем они ломают жертвам жизнь, оставляя их одинокими и озлобленными, но порой дочь жестокой матери находит способ обратить свою беду на пользу другим и прожить столь удивительную жизнь, что и не знаешь, как оценивать ее итоги.

А начиналось все совсем неплохо: родители Наденьки Дуровой вступили в брак при самых романтических обстоятельствах — невеста сбежала из родительского дома, чтобы «броситься в объятия» небогатого, но бравого ротмистра. Разгневанный отец проклял дочь, но та не теряла надежды вернуть себе отцовское расположение. Вот родится у нее сын — и батюшка захочет посмотреть на внука, умилится, оттает, а там и прощение не за горами. Однако родилась девочка, чье появление на свет мать встретила со слезами разочарования. (Почему, кстати? Ведь разгневанный батюшка мог бы умилиться, даровав прощение, и при виде внучки, что впоследствии и произошло.) Она не желала ни видеть малышку, ни кормить ее, а когда жены сослуживцев мужа уговорили женщину хоть раз приложить ребенка к груди, поскольку «мать, которая кормит грудью свое дитя, через это самое начинает любить его», это начинание завершилось плачевно. Наденькина мать испытала боль и в гневе отшвырнула малышку, которую едва успела подхватить крепостная нянька. На этом ее попытки установить с дочерью контакт закончились раз и навсегда.

В дальнейшем Надина мать сделает все, от нее зависящее, чтобы испортить дочери жизнь. Для начала она поставит саму эту жизнь под угрозу — вышвырнет докучавшего ей плачем ребенка из кареты прямо под ноги идущей рысью конницы (первые годы жизни Нади семья провела в полку, где служил ее отец, участвуя во всех походах). Девочка чудом останется жива, хотя долгое время пролежит без сознания с кровью, идущей из носа и рта. Когда же Надя подрастет (а ее отец выйдет в отставку и семья обоснуется в его имении), мать будет с ужасающей последовательностью искоренять любые ростки нежности из детской души: сперва выбросит ее любимого щенка, а затем и птицу (тетёрку), которую девочка заботливо выхаживала, спасая от смерти.

Становясь старше, Надя будет теряться в догадках: чем она так ненавистна матери, что ей не позволяется ровным счетом ничего из того, что она любит? Ни гулять в лесу, ни ездить верхом, ни даже читать (кроме праздничных дней). Нельзя наряжаться в шелковые платья, распускать волосы, шумно веселиться. Что же можно? Шить, вязать, вышивать, плести кружево. Удивительно ли, что все дозволенные матерью занятия глубоко ненавистны дочери и на рукоделие ее без слез не взглянешь? И вновь материнский гнев и обладающие страшными последствиями для подрастающей девушки слова — о том, как она некрасива: «Ты в своем белом платье стоишь в толпе сверстниц, точно жук в молоке».

Психологи считают, что ненавидеть можно не только того, кто причинил тебе зло, но и того, кому причинил зло ты сам. Отношение матери Надежды Дуровой к дочери — яркое тому подтверждение.

Единственным другом девушки в ее одинокой и безрадостной жизни становится… конь. Неукротимый черкесский жеребец Алкид, как собака, вылизывает ее заплаканное после очередной материнской взбучки лицо и перебирает губами ее волосы. Гроза конюхов, он ходит за девушкой кротко, как овечка, и слушается не натянутых поводьев, а голоса всадницы. Тайком от матери четырнадцатилетняя Надя ночью выезжает за ворота и пускается в бешеную скачку по полям. Амазонка, да и только! Вскоре она становится блестящей наездницей, и гордящийся девушкой отец приказывает сшить ей казацкую одежду.

Во время совместных прогулок верхом он рассказывает дочери о том, о чем сама она в силу возраста помнить не может, — как, не доверяя жене, выбросившей дитя из кареты, он вверил Надю попечению гусара, и тот ходил с ней в эскадронную конюшню, сажал на лошадей, давал играть пистолетом и махал саблей. Девочка хлопала руками и хохотала при виде сыплющихся искр и блестящей стали. Ее первыми словами стали слова военных команд: «Эскадрон! Направо заезжай! С места марш-марш!»

Детство, достойное будущего полководца…

И рассказы эти, и успехи в верховой езде, и жестокое воспитание, не дающее женскому началу развиться у девушки в душе, — все наталкивает ее на одну и ту же мысль: «А для женской ли участи я создана?»

Однако Надя не успевает дать себе окончательный ответ на этот вопрос: восемнадцатилетней ее выдают замуж. К жениху она не испытывает никаких чувств. Через 2 года после свадьбы у Надежды Дуровой родится сын. Печально, но с ним она в точности повторит жестокий материнский сценарий: лишит своей любви и ласки сразу после рождения. Потому что быть женщиной ей уже невмоготу — это, по ее мнению, ничем не лучше, чем быть арестанткой.

Замужество и даже рождение сына Надежда впоследствии просто-напросто вычеркнет из своей жизни. Все эти факты удастся установить лишь исследователям ее биографии, сама же Надежда официально убавит себе возраст на 6 лет — столько времени прошло с момента ее выхода замуж до момента вступления в армию.

С той минуты, как Надежда окончательно решает порвать с уготованной ей женской долей, жизнь ее приобретает характер приключенческого романа. Обрезав волосы и переодевшись в казачий мундир, она бросает свое платье на берегу реки, чтобы ее считали утонувшей, и, вскочив на Алкида, отправляется к своей новой судьбе — расположенному неподалеку казачьему полку, дабы влиться в его ряды.

Что же обрела кавалерист-девица (как впоследствии ее называли), выбрав участь воина вместо традиционной доли жены, матери и хозяйки дома? Предоставим слово ей самой: «Свобода, драгоценный дар неба, сделалась, наконец, уделом моим навсегда! Вам, молодые мои сверстницы, вам одним понятно мое восхищение! Вы, всякий шаг которых на счету, которым нельзя пройти двух сажен без надзора и охранения! Которые от колыбели до могилы в вечной зависимости и под вечной защитою бог знает от кого и от чего! Вы одни только можете понять, каким радостным ощущением полно сердце мое при виде обширных лесов, необозримых полей, гор, долин, ручьев и при мысли, что по всем этим местам я могу ходить, не давая никому отчета и не опасаясь ни от кого запрещения, я прыгаю от радости, воображая, что во всю жизнь мою не услышу более слов: «Ты, девка, сиди!»

Можно только представить себе, какой колонией строгого режима был некогда для женщины родительский дом, если армия с ее дисциплиной видится ей воплощением свободы!

Променяв ненавистную иглу в руках на казацкую пику, Надежда Дурова участвует в кампании 1805 – 1807 годов (печально знаменитой поражением при Аустерлице). Не имея офицерского чина, но будучи дворянского сословия она считается «товарищем» (так называли рядовых благородного происхождения). Командиры в восторге от ее неустрашимости и прямо-таки влюбленности в военное дело. Но, интригующий момент, подробно описывая армейский быт, походные трудности, интересные происшествия и отношения с однополчанами, Надежда ровным счетом ничего не рассказывает о том, что ей приходится делать на поле боя. «Наш эскадрон несколько раз ходил в атаку», — на этом все.

Поражала ли она неприятеля, как другие? Или же ей каким-нибудь непостижимым образом удавалось этого избежать? Едва ли. Уклонение от схватки было бы тут же замечено однополчанами и истолковано как трусость с самыми печальными для Надежды последствиями. Но, напротив, она имела в полку репутацию храбреца. Значит, ее участие в боевых действиях было самым что ни на есть настоящим. Однако в своих записках Надежда обходит молчанием практически все, что связано со смертью, как будто страшась воскрешать в памяти и на бумаге пережитые в связи с нею чувства. Здесь женщина в ее душе все же берет верх над воином: ведь авторы-мужчины, участники войны, неизменно описывают сражения, в которых им довелось побывать, со всеми (порой ужасающими) подробностями.

Проходят годы, а русская Жанна д‘Арк так и живет мужской жизнью в мужском обличьи. Она не гений конспирации — однажды Надежду все же разоблачают — но сам император Александр I, до которого дошло это удивительное дело, официально превращает ее в мужчину.

Желающие представить себе, как происходило это превращение, могут вспомнить соответствующий эпизод из фильма «Гусарская баллада» (в основу которого и легла судьба Надежды) с той только разницей, что вместо Кутузова судьбу кавалерист-девицы решал сам император. Александр не стал ходить вокруг да около и приглядываться, не круглится ли подозрительно мундир на груди у юного воина, а напрямик спросил: «Я слышал, что вы не мужчина, правда ли это?» Услышав утвердительный ответ, он пообещал Надежде наградить ее за примерную службу, но велел немедленно покинуть ряды армии. Однако женщина упала перед ним на колени со словами: «Не отнимайте у меня жизни, государь!» Что тут поделаешь? В характере Александра было сильно рыцарское начало: он не только позволил бравой девице продолжить службу, но и дал ей офицерский чин и новые имя и фамилию, под которыми ей теперь предстояло служить — Александр Александров (в честь себя). А заодно и медаль (знаменитый Георгиевский крест) за спасение раненого офицера несколькими годами ранее. После встречи с царем Надежда была назначена командовать полуэскадроном.

Вскоре Надежда Андреевна Дурова (или Александр Андреевич Александров) уже не на птичьих правах, а по долгу службы примет участие в Отечественной войне 1812 года. Она будет ее участницей от первого до последнего часа: во время долгого отступления, кровопролитной битвы за Смоленск, Бородинского боя, а затем наступления, изгнания Наполеона и преследования его в Европе. Чрезвычайно любопытны ее записки, посвященные этому периоду: в них Надежда не сетует на отступление, не мечтает о решающей схватке с противником, как мечтала в то время едва ли не вся армия, а сразу улавливает суть маневра, задуманного Кутузовым: «Скорыми маршами идем мы вглубь России и несем на плечах своих неприятеля, который от чистого сердца верит, что мы бежим от него».

Удивительно и ее описание Бородинской битвы. Этому потрясающему по масштабу и значению эпизоду русской истории уделена буквально пара абзацев. И о чем же они? О том, как мерзли у Надежды руки в тот холодный день и как трудно ей было браться за саблю оцепеневшими пальцами. Ни сцен сражения, ни чувств, наверняка ее обуревавших… Даже о тяжелом ранении в ногу, полученном во время битвы она упоминает лишь вскользь. Как будто весь ужас и все великолепие того боя были слишком велики, чтобы их передать. Как и все прочие баталии в жизни этой женщины-воина, Бородино осталось за кадром.

И, похоже, практически полное отсутствие в записках Дуровой военных сцен (при том, что быт, окружающие ее люди и их взаимоотношения описаны подробнейшим образом) и есть разгадка этой неординарной личности. Следуя по жизни мужским путем, Надежда в душе осталась женщиной. Женщиной, чье женское начало ей так и не удалось реализовать. И можно предположить, что если бы ее мать с любовью и пониманием относилась к дочери, то Дуровой не пришлось бы выбирать столь маргинальный жизненный сценарий.

Со своей любовью к активному образу жизни и свободе она стала бы отличной женой одному из офицеров в полку ее отца. Недаром Надежда с таким восхищением пишет о полковых дамах: «Это прекраснейшие существа в мире! Всегда добры, всегда обязательны, живы, смелы, веселы, любят ездить верхом, гулять, смеяться, танцевать! Нет причуд, нет капризов. О, женщины полковые совсем не то, что женщины всех других состояний!» А ведь и Дурова могла бы быть такой же, оставаясь при этом Надеждой и не имея нужды превращаться в корнета Александрова… Остается лишь задуматься над тем, каким злым гением может стать мать в жизни собственной дочери.

Но преступление против женской сущности Дуровой было уже совершено, и Надежда-Александр делает все, чтобы забыть, какого она на самом деле пола. Усердно служит, так и не обзаводится семьей, а по выходе в отставку носит мужскую одежду и требует, чтобы к ней обращались, как к мужчине. Примечательный эпизод: когда ее уже выросший к тому времени сын решил жениться и, прося ее благословения, назвал Дурову в письме «маменькой», она в гневе швырнула его послание в огонь. Лишь второе письмо, где к ней обратились как к «Александру Андреевичу» имело успех.

Похороны Дуровой стали кульминацией ее борьбы с собственным женским началом. Она завещала отпеть себя как «раба Божьего Александра», но, священник молился над ее телом об упокоении «рабы Божьей Надежды». Однако когда гроб опускали в землю, над могилой раздался ружейный залп — женщине воздавали воинские почести.

Создатели картины «Гусарская баллада» подарили девушке-воину Шуре Азаровой в награду за спасение Отечества счастливый брак. Надежда Дурова после выхода в отставку в 1816 году прожила последующие 50 лет в окружении воспоминаний, кошек и собак сперва — в семье своего брата, затем — в одиночестве. Она занималась литературной деятельностью и печаталась в самых популярных журналах того времени, но ни одна из вымышленных ею историй не сравнится по производимому впечатлению с ее автобиографическими записками. Была ли она счастлива или хотя бы довольна судьбой? Бог весть.

Заглавное изображение: кадр из к/ф «Гусарская баллада» (реж. Эльдар Рязанов, 1962)