Сегодня говорим про «Слово о полку Игореве».

Наименование «жемчужина древнерусской литературы» настолько прочно приклеилось к этому памятнику, что мы подчас употребляем его, не задумываясь. А, между тем, стоило бы посмотреть, за что же так ценят «Слово» современные литературоведы и читатели.

Во-первых, как бы нам теперь это ни казалось странным, но «жемчужиной» этот памятник, по-видимому, считался не всегда. Очень может быть, что для древних читателей лирическое размышление провинциального автора (созданное, как предполагают, в Чернигове) – не летопись, не панегирик, не житие – казалось не вполне понятным. Косвенным признаком непопулярности «Слова» в Древней Руси можно считать тот факт, что до Нового времени дошёл всего один его список, да и тот по несчастной случайности сгорел затем в огне московского пожара. Впрочем, с другой стороны, сколько таких памятников вообще не дошло, погибнув в бесконечных перипетиях истории, — этого мы не узнаем никогда. Что же до «Слова», то ещё через двести лет после описанных в нём событий, оно, в свою очередь, послужило образцом для подражания другому «писателю-баталисту» — автору «Задонщины»; следует, правда, признать, что подражатель сильно уступал в таланте оригиналу.

Размышления о судьбе древнерусских памятников способны привести нас к интересному выводу – в разные века к книжному творчеству предъявлялись совершенно разные требования. Наши средневековые предки, вероятнее всего, могли оценить в письменном сочинении духовное поучение, историческую тему, красоту слога, а ближе к Новому времени – общую занимательность, но они вряд ли стали бы специально задумываться о таких категориях как «художественный образ» или «особенности изображения природы в том или ином памятнике». То есть частенько случается так, что современное литературоведение ищет и ценит в древнерусских сочинениях то, что попадало туда чуть ли не помимо воли авторов, но что, тем не менее, предвосхитило и в какой-то мере подготовило появление современной художественной литературы в её нынешнем виде – с почти свободными по форме, неутилитарными жанрами[1] и особым миром, созданным фантазией автора.

Про «Слово о полку» можно говорить бесконечно, но что меня всегда особо поражало в этом сочинении – так это умение автора создать ярчайший образ минимальными средствами, пройдя по краешку между сложной метафорой и простым описанием. И в самом деле, ну скажите, разве можно точнее передать предчувствие угрозы, от наступающей половецкой дружины, чем это сделал автор, сказавший «реки мутно текут»? Какое зловещее ощущение катастрофы и какой масштаб в этих словах – как будто сама природа сочувствует русичам! А на самом деле перед нами – простое жизненное наблюдение опытного воина: конница, переходящая реку вброд, поднимает ил со дна и он долго не может осесть, окрашивая собой воду на несколько километров ниже по течению. Впрочем, вещий сон князя Святослава в «Слове о полку» тоже «мутен» — совсем как речные воды.

Князья в «Слове» нарядны – у них золотые стремена и шлемы, серебряные древки – и, кажется, разговор князя Игоря с Донцом во второй части памятника просто-напросто выдержан в той же цветовой гамме: услужливая река с готовностью подстилает своему князю зелёную траву на серебряные берега. И всё было бы просто, если б геологи не обнаружили на берегах этой речки залежи мела – и вот наш образ превратился в простую зарисовку местности.

Ещё одно мимолётное авторское замечание – о том, что половецкие телеги «крычат в полуночи», как выпущенные лебеди,[2] — неотвратимо переносит меня в детство. Там, на пруду в парке Горького, мы кормили хлебом красивейших чёрных лебедей, и чуть ли не первым детским естественнонаучным открытием была новость о том, что столь грациозная птица, стоит её потревожить, может так громко и неблагозвучно орать. И вот теперь бегут-бегут по степи потревоженные половцы, бегут «неготовыми дорогами» — то есть, не застелив заранее топкие места гатями, как это было принято у наших хозяйственных предков при передвижении больших обозов. Бегут и нисколько не заботятся о том, что скрип несмазанных телег и топот коней будит среди ночи многочисленную степную фауну и выдаёт их противнику с головой.

Однако есть в «Слове» и пример обратного – когда конкретный образ превращается в метафору прямо на наших глазах. Так, всё начало княжеского похода происходит здесь на фоне каких-то небесных явлений – сначала при солнечном затмении войска Игоря оказываются покрыты тьмой, затем солнце на рассвете освещает щиты русичей, после с моря надвигаются тучи, но закрывают собой почему-то уже не одно, а…четыре солнца. Вот и гадайте, когда ж это автор, заключивший приближающееся сражение в формулу-перевёртыш «идти дождю стрелами», успел перевести свой взгляд с неба на землю — с реального солнца и туч на скопления половецких дружин, окружающих четверых князей, принимавших участие в походе.

Замеченная нами особенность древнерусского произведения, где чуть ли не каждое слово можно читать и в прямом, и в метафорическом смысле, уже в Новое время хронически создавала проблемы для его иллюстраторов. Иллюстрации к разным изданиям «Слова о полку» создавали в разные годы Иван Билибин, Василий Андреевич Фаворский, Иван Голиков, есть современная книга издательства «Махаон» с картинками Юрия Богачёва. По мотивам «Слова» написаны также картины Виктора Васнецова, Николая Рериха и несколько работ современного художника Бориса Ольшанского. Однако почти все эти случаи объединяет одна особенность – мы имеем дело с самостоятельными произведениями, которые очень косвенно связаны с текстом древнерусского памятника.

И правда, выполненные в характерной «сказочно-красочной» манере композиции Билибина, и палехские фантазии Голикова имеют вполне самостоятельную ценность. Иллюстрации Богачёва, при всей их мягкой лиричности, претендуют на некую фактографичность и, сопровождая пересказ древнерусского памятника для детей, призваны составить у ребёнка наглядное впечатление о происходивших событиях, а также, отчасти, вооружении русских и половецких воинов. Живописные полотна декоративны, однако пестрят огромным количеством исторических ошибок, то обряжая всю дружину Игоря в красивые и узнаваемые, но непомерно дорогие для Древней Руси кольчуги, то отправляя княгиню Ярославну вместо «забрала» — верхней части городской стены – гулять по каким-то балконам вовсе непонятного назначения.

Соразмернее всего с текстом памятника оказываются на наш взгляд, иллюстрации Фаворского – они столь же условны, и, подобно самому древнему тексту, отчётливо распадаются иногда на отдельные элементы. Впрочем, из чёрно-белых литографий безвозвратно исчез символический для древнерусского автора цвет – синие молнии, алая заря и зелёная трава на серебряных берегах.

Так что выход, похоже, остаётся один – читать, разбираться и попытаться всё описанное себе представить. То и дело натыкаясь на тонкую грань между описанием и метафорой.