Все началось с плохих новостей, которыми я поделилась у себя на странице.

Ньюсмейкером на этот раз была дочь.

— Маш, идешь обедать?

— Мам, подожди, у меня есть для тебя одна неприятная новость… Нет, ладно, не скажу.

— Неприятная?..  Нет уж, говори, пожалуйста!

— Мам, знаешь… Ну как бы тебе это сказать… Нет, тебе это очень не понравится.

— Да ладно, я переживу, говори.

— Эээ… Да ладно, мам, ничего, все хорошо.

— Ну скажи уже, сил никаких нет!

— Мам, понимаешь… Не хотела тебя огорчать, но… Я не очень люблю щавелевый суп.

С одной стороны — подумаешь, новости? Да знаю я все это, зато сама люблю щавелевый, иногда себя балую. Посмеялись, пошли обедать.

И с другой стороны — разговор был сдобрен изрядной долей юмора. Здесь был сложный сплав деликатности и иронии. Здесь был саспенс. Маша умело нагнетала напряжение, держала паузу. В общем, игра в чистом виде.

И вот тут как раз некоторые мои друзья-ровесники справедливо почувствовали конфликт с собственным детским опытом и возмутились: что за разговоры?! «Что значит “нравится – не нравится”? И что это вообще за игры с мамой?! Быстро села и съела! Попробовали бы мы лет 30 назад вот так вот с мамой!».

И я поняла, что отношение к супу — это серьезная тема. В этом супе, как в зеркале, очень точно отражаются отношения детей и родителей.

Про наше поколение говорят, что мы последние, кто слушался родителей, и первые, кто прислушивался к детям. Это именно в нас вертикальные отношения (строгая иерархия, доминирование) поменялись на горизонтальные (партнерские). Вот нас и затерло между этими перекладинами, и застрявшая с детства вертикаль в минуты конфликтов с детьми готова обрушиться всем на голову со всей своей карающей силой.

Я стала вспоминать — а как оно было, в моем детстве, с супом-то?

И поняла, что историй с мамой и супом у меня — вагон. И практически все — про партизанскую войну, которую тихо вели мы с братом против еды, которая «не шла». В зависимости от обстоятельств, партизанские методы были разными:

1) Быстро вылить суп в миску Найде. Она ела все. Главное, чтобы в это время мамы не было поблизости и чтобы собака была голодной;

2) Быстро вылить суп обратно в кастрюлю;

3) Быстро вылить суп в унитаз, потом тихо вернуться и громко имитировать процесс поедания.

Но, как справедливо пишет Драгунский, рассказывая про ту же партизанскую войну, все тайное становится явным.

Помню, как однажды я вылила суп обратно в кастрюлю, не придав значения тому, что в тарелке была сметана. Суп, сваренный на неделю, скис с тяжелыми (для меня) последствиями.

Или вот такая еще история была.

Мама наварила — как всегда, на целую неделю — огромную кастрюлю борща. Помню себя над тарелкой: не идет. Съела несколько ложек. Ну никак. В кастрюлю (ученая уже) не стала выливать, собаке тоже было рискованно. Дождалась затишья, вылила в унитаз. Но, видимо, остались свекольные брызги где-то по краям, так что герой-партизан был пойман и наказан. Ну как наказан? Накричали, наверное. Шлепнули, может. Но все равно обидно до слез.

А потом меня скрутило. С резями в животе металась я по кровати, а несчастная мама чуть не плача сидела со мной, гладила и голубила. И просила прощения. И сказала, что «ну его этот суп, я его весь вылила».

Про такую реакцию детского организма сейчас сказали бы: психосоматика. Не берусь судить. Вообще мама готовила очень вкусно, тут, видимо, какая-то индивидуальная непереносимость случилась. Но чтобы я об этом вот так вот запросто сказала маме: не буду, мол, суп — да ни в жисть! Это был открытый бунт, который закончился бы очень плохо, не успев начаться. Слишком много было в этом супе, совсем не связанного с гастрономией.

Много было всего вокруг еды. Достаточно сказать, что папа мой родился в 1938 году (война, голод, эвакуация, отец погиб на фронте), мама — в 1941-м (маленький городок, семья из пяти человек, послевоенный голод и разруха). Наше с братом детство не было голодным, но и безоблачным в смысле еды тоже. Талоны, очереди, мясо, которое папа вез из Москвы, из командировки, посылки с едой от московской бабушки (а там совсем не деликатесы, а крупы, например) — все это помню хорошо. Так что для родителей с кастрюлей супа было накрепко связано два императива: «попробуй-раздобудь» и «попробуй-не-съешь». Отсюда же и у Драгунского эти вылитые в окно каши и «Арбузные переулки». Отсюда «пытка едой», в которую превращалось желание взрослых хоть чем-то накормить детей.

Поэтому, кстати, тот мамин поступок — собственноручное выливание супа — я до сих пор воспринимаю как подвиг. И никакими разумными объяснениями переубедить себя не могу: как так, мама только что сварила кастрюлю борща на неделю — и сама его в унитаз! Своими собственными руками! Как же она меня любит, оказывается!

Ну а сейчас вообще все другое: и жизнь, и продукты, и их количество, и модель воспитания. И в нас самих нет памяти голода, как у наших родителей.

Ну и что же? Что с супом-то делаем?

Нехитрые и очевидные выводы у меня получились такие:

• «Киса, не делайте из еды культа», классика наше все.

• Детским вкусам не потакаем, если не хотим каждый день есть макароны с сосисками, но прислушиваемся. Не мучаем тем, что совсем не любит (щавелевый суп сама съем, если что).

• Уважаем желание не есть. Если ребенок хочет остаться без обеда — вечером он точно будет посговорчивей. Принимаем его желание безо всяких «ах ты вот так, значит? Тогда кина тоже не будет». Просто пусть не будет и печенек.

• Вот что точно нужно воспитать — уважение к чужому труду. Трудно ли, легко ли достался нам вот этот набор продуктов, мама вложила в него силы, и труд, и заботу. Ты можешь именно этот набор продуктов не любить, но относись к тому, что готовит мама, с известной долей деликатности. Нельзя говорить «я не буду эту гадость» — можно: «я не люблю брокколи». Мама может сказать: «Прости, я знаю, что ты не любишь, но мы не успели купить овощи для твоего любимого супа». Или: «Папа очень любит рыбный. Сможешь потерпеть и съесть? А следующий суп будет твой любимый».

Здесь нет шантажа, но есть понимание. И призыв к пониманию. Есть просьба, высказанная с уважением.

А когда в вас из глубин вздымается возмущение и где-то в горле уже клокочет фраза «это как это не нравится?! Мало ли что кому не нравится! Пока не съешь суп…» — вот пока она поднимается, выдохните резко. Вдохните глубже. Осознайте, из каких глубин всплыла знакомая фраза, вспомните свое детсадовское молоко с пенками. И скажите что-нибудь другое, поспокойнее.

А если это бабушка кормит супом вашего «очень худого ребенка», и обстановка уже накалилась до предела, то постарайтесь осторожно разминировать это опасное поле, разрядить обстановку. Успокойте бабушку, что «потом он обязательно поест, голодный не останется, обещаем!». А ребенку при случае расскажите про бабушкино детство. А лучше – пусть бабушка расскажет. Чтобы ребенок лучше понял нас, взрослых. И чтобы у него не возникло желание играть в партизана.