От редакции: хочется верить, что теплое время года все-таки наступит, и тогда многие откроют для себя новый сезон туризма и паломничества. Почему бы не побывать в Псковских Печорах — одном из самых известных святых мест России?

…или едем в Печеры, баснословной красоты сине-золотой мужской монастырь… (из журнала «Vogue»)

Писать о паломничестве – нелегкий труд. С одной стороны, страшно углубиться в тягостное описание изнурительных работ на благо монастыря, забывая о внутренней жизни в это время. С другой стороны, еще страшнее высокопарно вещать о «благодатности», «душеспасительности», «высоком молитвенном духе» в стиле неофитствующих тетушек пред- и послепенсионного возраста. Поэтому буду писать просто, в стиле акына: что видела, то и рассказываю.

В первый раз это случилось в 2004 году: звонок знакомого священника, извещающий о поездке на Соловки и в Печеры; отпуск, срочно подогнанный под время поездки; уговоры поехать неподдающихся друзей («Поеду только на Соловки, а в Печерах уже была проездом три часа, что там делать две недели?!»).

В общем, ничего не предвещало потрясения, которое ожидало меня в Печерах. Что я о них знала до поездки? Что монастырь не закрывался во время Советской власти и что там живет о. Иоанн (Крестьянкин). В принципе, этого было достаточно.

Справедливости ради надо сначала вкратце рассказать о Соловках, так как это место на Земле более чем достойно внимания. Главное чувство, не оставлявшее меня там, можно было бы определить как «неотмирность окружающего». Временами я забывала, что нахожусь не то, что в России, а на нашей планете. Это одно из немногих мест, которые ощущаются как отблеск Рая. Что и неудивительно, если вспомнить страшную, как Распятие, и светлую, как Пасха, историю этих островов: сонмы мучеников просияли и незримо пребывают здесь, в краю (или точнее сказать на краю?) синих озер и гор, поросших лесом.

Теперь, думаю, станет понятной моя возникшая после отъезда с Соловков мысль о том, что больше уже ничто не сможет произвести на меня такого впечатления. Но в Печерах я забыла обо всем. Объяснить это я могу только тем, что раньше мои поездки в монастырь (в том числе и на Соловки) ограничивались осмотром достопримечательностей и максимум четырьмя часами работы. Здесь же все было «по-взрослому». Оказалось, впечатление от святого места и его воздействие на душу определяется степенью погруженности в монастырскую жизнь, включенность в ее ритм. Наивно? Не спорю. Но чужой опыт становится своим, только когда пропустишь его сквозь сердце.

Итак, раннее утро. Нужно как-то открыть глаза и заставить себя встать на братский молебен у мощей преп. Корнилия Псково-Печерского. Это трудно, очень трудно. Вчерашний день, проведенный в поле, отнял, кажется, все силы и желание принимать вертикальное положение. Но… Если все-таки встать и пойти, то ожидает маленькое обыкновенное чудо. Во-первых, раннее утро, свежее, солнечное. Тихая еще площадь перед храмом, лишь один-два монаха спешат на службу к полунощнице. В пещерном храме полумрак, тишина. Начинается молебен. Поначалу трудно побороть остатки сна, рассеянность, не могу найти места, где встать. Потом появляются мысли: «Зачем пришла? Ничего не слышно, спать охота, голова болит, еще весь день работать…» Но ожидание того, ради чего пришла, не отпускает. И вот, вот…! «Се Жених грядет в полунощи…», — поет весь храм, голоса братьев звучат так мощно, так гулко разносится пение, что душа хочет только одного: выйти из тела навстречу Жениху. После такого потрясения рабочий день в поле, зной или дождь, каменная земля или грязное месиво под ногами не имеют никакого значения. И всенощная становится единственным значимым событием, которого стоит ждать и которое дает силы карабкаться туда, куда все мы призваны.

Я уже не говорю об исповеди архимандриту Филарету, келейнику о. Иоанна (Крестьянкина), это слишком личное, тайно переживаемое и имеющее свои последствия в жизни. Другая сторона монастырской жизни, помимо общения с Богом, — общение с людьми. Отец Иоанн (Крестьянкин), почивший ныне, великий человек 20-го столетия. Я не видела его, но сборник писем батюшки, подаренный каждому из нашей паломнической группы, был обращен только ко мне, я слышала отеческий голос, укоряющий, наставляющий, любящий меня, именно меня, казалось, что и я была одной из тех, с кем о. Иоанн общался всю жизнь.

Отец Филарет — многолетний келейник о. Иоанна. Человек – молния, вспышка, его появление в храме сразу заметно. Вереницей тянутся к нему на исповедь люди. Он сидит, устало опирается на аналой, но, услышав что-то, резко поворачивается к исповеднику и глаза видят всё насквозь… Вот и меня стучит согнутым пальцем по лбу: и смешно немного, и страшно, и нестрашно под его епитрахилью. И можно жить дальше, пока в душе звучат его уверенные слова: «Бог тебя любит, поняла? Любит».

Отец Харлампий, его послушание – практически бескрайние поля, где работали и мы. Не случайно (да и нет в мире случайностей) его монашеское имя переводится с греческого как «сияющий радостью» (примерно, так как перевод мой личный). В моем доме на полке стоит фото: отец Харлампий с зайчишкой в ладонях – русский богатырь, в крупных руках которого сидит хрупкое пушистое существо. В этом – весь человек! Именно таким виделись мне древнерусские витязи и князья, становившиеся потом монахами: яркое лицо, пронзительные глаза, мощный стан и — душа вертикального взлета.

Мне как филологу удивительны были его лекции, иначе не назовешь, по сравнительному языкознанию: мы искали не только корни сорняков среди картошки, но и общие корни слов в разных языках! А его музыкальные способности! В 2004 году он разучивал гаммы на гармошке, а следующим летом играл на ней чуть ли не фуги Баха. А еще какие-то духовые инструменты, балалайка, свистки, гитара… Не могу не сказать и о его уроках молитвы: «Народ, пять минут молча работаем и молимся: Не отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отыми от мене!» Следующие пять минут: «Отврати лице Твое от грех Моих и вся беззакония моя очисти». Очень эффективно. Отец Давид (Попиков), чудный, умилительный до слез и переворота души старчик («старичок» язык не повернется сказать). Вроде бы раньше он был регентом, и это в нем осталось. Когда после вечерней службы братия поет «Царице моя преблагая», он громким, уже не звонким от возраста голосом перекрывает всех, регентует, хотя и сбивается с ритма. Такого хочется обнять, как самого любимого дедушку. А он помолится о тебе. Сейчас и он отошел в вечность. Уверена, что поет «Царицу» и там, молодой, звонкоголосый…

К сожалению, других отцов я совсем не знаю и сказать о них не могу ничего. Кроме одного: это воины Христовы, на лицах которых – отсвет вечности, увидев который, по слову, кажется, митрополита Антония Сурожского, только и можно понять нашу веру и стать православным. Так проходят дни, ритм монастыря входит в кровь, остальной мир кажется давним сном. Двух недель такой – по-настоящему нормальной – жизни хватает надолго. Но будни захватывают, память будто стирается, только при каждом упоминании Псково-Печерской обители душа трепещет и требует ответа: когда мы поедем снова? Поедем туда, где так близко Господь…