— Матушка, вы монахиня или послушница? — спрашивает мою подругу продавец овощей на рынке.

— Монахиня… — несколько смущенно отвечает та.

— Поздравляю, значит приняли уже, да? — радуется мужик, не замечая, что перепутал монашество с членством в партии.

Как выслушать человека, жалующегося на жизнь, и не раскиснуть самой, нас учили на курсах для консультантов Телефона доверия. У нас в монастыре такой есть и некоторые сестры уже овладели замысловатым искусством, хотя выслушивать ближнего приходится не только им, а каждой монастырской насельнице, ступи она за ворота монастыря по тому или иному делу.

Когда послушнице выдают заветный комплектик — подрясник с четками и платком, — никто ее не предупреждает, что вместе с тем ей выдается образ монахини, готовой с христианскими любовью и вниманием выслушать любого страждущего и любознательного —  в храме или на улице, и ответственность за вложенное в ответ в его уши и душу,  ведь для него послушнический подрясник символизирует всю Русскую Церковь, самого Патриарха и даже саму святость… как он ее себе представляет. Верно, подходят не к самой монахине, а к образу, засевшему прочно в нашей самой древней памяти, если только такая есть, пронеся его из рода в род со времен, пожалуй, самого первого монастыря на Руси и самого св.Антония Печерского, да сохранит нас Господь его святыми молитвами!

Да, православные верующие монахов не просто любят, они их перед Богом на руках носят. Так уж на Руси искони — чернцом звали, но в беде и радости навещали его с поклоном и дарами, служа тем не столько самому монаху, сколько надеясь таким причудливым образом заслужить заступничество святых и Царицы Небесной — игуменьи всех монахов — по молитвам этого самого чернца. И даже в наши дни, даже самые далекие от Церкви граждане необъятной России, монахов из общей людской массы выделяют и, бывает, улыбнутся в утешение, помогут в трудную минуту или  подойдут посоветоваться, а то и поделятся горем. Горя-то по нашим временам у народа хватает, да и просто одиночества тоже. И нужно ли удивляться, что в ответ они ожидают именно внимание, а не сухую проповедь.

— Вот скажите, как сделать, чтобы отпустило? — изрядно выпившая женщина-охранник на автозаправке подошла ко мне, пока я стою в очереди оплатить бензин и кофе.  Она протягивает руку и пытается погладить меня по той части, где по ее мнению находится душа, которую у нее «прижало», видимо, чтобы мне понятнее было о чем речь. Верно, еще ни один разговор с нетрезвыми ни к чему доброму не приводил, а про пользу и говорить нечего, так что я в таких случаях стараюсь скорей уйти. Улыбаюсь, стараюсь заплатить скорей, но она уже чувствует себя отвергнутой, обижается и во весь голос требует от меня справедливости:

— Нет, почему вы там народ обманываете?  Вы все… ТАМ!

«Там» — это в Церкви. «Вы» — это священники и монахи, и вообще все «люди в черном». «Обманываете»… Но разве же мы обманываем? Нет. Женщину-охранника куда-то спешно уводят продавщицы, но кофе я  все равно уже не пью, чтобы случайно снова никого не провоцировать.

Впрочем, агрессивные попутчики редки.

— Девушка, Вы давно уже ТАМ? — приятная женщина в летах подрабатывает «два через два» фотографом в московском универмаге. Снимаю платок, она помогает мне привести себя в порядок перед зеркалом — фото на загранпаспорт.

— Можно сказать и так. — Отвечаю, а сама погружаюсь в размышление об относительности проведенного в монастыре времени. Все же никогда нельзя понять давно ты здесь или только пришел, и стоит ли вообще думать о счете за монастырскими стенами, поскольку вижу: один за 10 лет успел столько же, сколько другой за 20, а Господу нужно и вовсе только наше сердце, ведь Он так нам и сказал: «Сыне, даждь Мне свое сердце».

— Прямо в церкви живете? — возвращает меня на грешную землю фотографиня и я вдруг понимаю, что она буквально имеет ввиду спальное место рядом с подсвечником и солеей.

— Да нет, что Вы!  — не могу скрыть улыбку. — В монастыре живу. Там есть келейный корпус, кельи. В храм на службу ходим.

-Ааа… И что, мужчин к вам туда совсем не пускают? А как же вы тогда? Совсем деток не хочется?

— …!?

Женщины сочувствуют. Причем, как верующие, так и не верующие. Одни понимают, что в монастыре труд на износ, другие ничего не понимают, но их материнский инстинкт помогает найти лучшую, по их мнению, форму для участия — пожалеть.  Тогда сыплются вопросы о родительском благословении, о профессии, о любви, страсти и детках… Да, этих вопросов избегнуть не удается. Можно конечно сделать лицо «кирпичом» и направить всех к священнику, но ведь мы живые люди, не истуканы какие-то, и нам вполне по силам понять ближнего, если только он трезв. Ведь каждая монахиня и монах уже отвечали себе на эти вопросы: как теперь быть, если мой путь вдали от радости взаимной любви и воспитания плоть от плоти? Что делать с этими чувствами, которые штормят в душе и не находят куда излиться, пока молитва не станет дыханием, а этого может и не случиться вовсе…

Но на все воля Божия и на духовные дары особенно, а до тех пор «терпением спасайте души ваши». Лучше уж заранее придумать ответы, чтобы не сочинять на ходу небылиц и не смущать смекалкой неискушенного монастырскими шутками попутчика.

— Ээй, а Патриарх-то Кирилл… Я его однажды видел, а свекр мой с ним обедал у него там… Он молодец!  — Даже и не вспомню сейчас того мужчину из метро, возможно, потому что это шаблонная ситуация — про Патриарха и политику заговаривают именно мужчины, особенно про Патриарха и его мифические табачные заводы, за одно и про все «деньги Церкви». Потом плавно переходят к «жирным попам на мерседесах», про мой возраст и снова про мужчин в женском монастыре… Видимо, это как-то особенно волнует — что мы тут, в монастырях, делаем с тягой к противоположному полу.

Но поскольку спасается Христианин не зацикливанием на страстях, а мыслями и делами добродетели, то интерес к беседе довольно скоро у таких попутчиков пропадает — про добродетель слушать не так интересно, а страшные слова «воздержание», «целомудрие» и «раскаяние» запросто способны пресечь любой разговор на корню, чем я и пользуюсь иной раз. Это даже чем-то напоминает навязшую сектантскую фразу середины 90-х, когда «проповедники» подходили на каждом углу с известной книжечкой в руке и вкрадчиво вопрошали: «Вы читали Благую весть?» Тогда этой фразой можно было манипулировать, как захочется — она вызывала приступ брезгливости и в легкую отгоняла любого, даже милиционеров, возжелавших с чего-то проверять документы у милых студенток, читающих Бродского на скамеечке Дома Пашковых в полпервого ночи. Так и здесь, стоит начать занудно рассуждать о целомудрии, исповеди и соборовании, как весь интерес к беседе пропадает мгновенно.

А знаете ли вы о чудной привычке суеверной части нашего народа сплевывать при виде священника или монахини? Первое время в подряснике я не могла понять, почему так часто вокруг плюются? Не в меня, конечно, но сплевывают за спиной. Думала, кажется? Нет! Москва, 5.30 утра, еду с вокзала домой, поезд ранний — удобно, весь день впереди, вечером назад в губернский монастырь. Тропинка через спальный микрорайон в Черемушках. Приличный гражданин выгуливает еще сонного пса. Прохожу мимо, спиной слышу: «Тьфу!» Нет, думаю, не кажется, надо бы разузнать. И потихоньку ворошу тему —  спрашиваю у  знакомых, смотрю в интернете и так, случайно, узнаю от соседки о поверье середины советских времен: прошел священник или монашка — сплюнь, не то чего-то там не будет в жизни. Ответ оказался прост — суеверие. Кто и зачем его придумал догадаться не сложно. Последние года два оно как-то сошло на «нет» или я уже перестала обращать внимание…

— Эй, Аллах Акбар?! Гы-гы-гы… — слышу, как подростки ржут над шуткой сотоварища. «Акбар» они часто кричат в спину моему подряснику, но совсем не обидно —  не слышно в этом вражды или ненависти. Обычные русские мальчики. Скорее это их неумелое выражение чувств. Вот, рядом монашка — героиня современных детективов и даже сериалов, и ей можно что-то сказать, но ничего  в голову не лезет, кроме чужеродного  «Аллах акбар!», этого эха забитого межнациональными разборками телеэфира.

Конечно, эти случаи хоть и часты, но не показательны. Но есть в памяти истории вполне иллюстрирующие современные проблемы общества.  Вспоминаю, как мы с юной инокиней бегали по домам владимирской деревни и предлагали любые деньги, лишь бы кто-нибудь согласился помочь нам выкопать могилу — накануне умер ее отец, вдова-мать была слишком слаба, чтобы самой копать промерзшую землю, да и мы ей были не помощницы — первые числа января, -26 — без мужской силы и сноровки никак не обойтись, но где ее найти в деревне вечером? Меж тем, похороны назначены были на утро. Еще по пути из монастыря с нами в рейсовом автобусе ехал крепкого сложения нижегородец. Предвидя сложности, мы попросили у него помощи и он согласился сойти на полдороги помочь выкопать могилу. Уж и не знаю, как он объяснял потом свое отсутствие семье…

Уже ночью на кладбище нам в помощь пришел местный подросток лет 16-ти подработать — ему так скучно стало на местной «Днюхе», что он нашел альтернативу в копании могилы. Провести подростку морозную ночь на кладбище и подработать копанием могилы та еще затея, но отказать мы ему не могли — иначе не справились бы. Копали наши мужики часов 8, один — ломом, другой — лопатой, а мы им наливали горячий чай из термосов и морально поддерживали пустой девичьей болтовней. Никто из деревенских помочь соседке так и не пришел и причина тому не в межличностных конфликтах, а банально проста и безобразна: потому что у них уже было на этот вечер, что выпить. И никакие деньги им по той же причине интересны не были. Таково расписание современного левши из деревни «Бухалово»: прием заявок по утрам, а к вечеру гармония и нирвана.

И все же, самые тяжелые случаи даже не те, в которых мне, как женщине в подряснике, нагрубили или не помогли. Самое тяжелое, когда человек нецерковный и еще неверующий уже столкнулся с тем, о чем в церковной среде говорить не принято. Такие истории я выслушивала от нефтяного благодетеля, от спецохранника, от персонала наркодиспансера, от приятельницы-терапевта, от родителей послушницы, которую прячут в каком-то монастыре от них, вообще-то от многих, кому пришлось столкнуться с худшими сторонами человека, выступающего в их глазах от имени Церкви. Самый неприятный для меня рассказ я выслушала от своего родного отца. Мама с папой расстались в моем детстве и я разыскала отца в одной горной российской деревеньке всего несколько лет назад. Это был один из первых дней нашего нового знакомства. Сын отца — мой брат, которого я так никогда и не увидела, погиб в 2002 году в Чечне. Посмертно его наградили за мужество крестом. Крестом — здесь как-то двойственно звучит… Или даже тройственно? Отец рассказал, как небрежно и холодно вел себя приглашенный священник на похоронах. И это притом, что ближайший храм в 20 километрах, притом, что там с людьми вообще некому о Боге поговорить хоть раз в году. Ответить мне было нечего. Просто поплакали. Да и не только отцу, всем другим, кто делится горем, почерпнутом там, где с ним следовало бы расставаться — в храме, в Церкви, — тоже нечего сказать. Разве, что все мы — люди… Искать оправдание подобным историям, скажу честно, давно желания нет.  Пусть лучше люди знают, что с несправедливостью и болью можно столкнуться везде, и в Церкви нашей земной тоже. Пусть лучше они уповают на Господа и Пресвятую Богородицу, а не на людей, хоть даже они и «в черном».

— Что, если монах женится? — водитель недорогого губернского такси везет меня из типографии с пачками свежераспечатанных монастырских газет.

— Ну, будет женатый монах, — отвечаю.

— А если раскается и разведется?

— Будет разведенным монахом.

— А если у него дети?

— Разведенный монах с детьми, значит, — отвечаю, а сама уже похихикиваю тихонько, понимаю ведь, что он меня «подловить» пытается.

— Так что же, монаху и деться некуда?

— Монашество — это подводная лодка, куда с нее денешься? Родился в новую жизнь и живи с Божией помощью. Назад ведь нельзя родиться.

— Нельзя вроде… — соглашается водила и тоже улыбается. — Вот у меня сосед в монахи пошел…  И дальше он рассказывает мне про соседа-монаха, про его неудавшуюся монастырскую жизнь, про женитьбу и скорый развод, про то, как он работает теперь таксистом где-то и подумывает вернуться от своих неудач обратно в монастырь к подсвечникам и ладану… Такой вот у меня «телефон доверия» дорожный, получается.

Фото автора