Иногда я думаю, вдруг так пронзительно – какое счастье, что есть литература. Особенно художественная. Это такая радость, что можно читать книги. Не зря, не зря говорят, что книга – лучший товарищ. Как прекрасно прочитать что-то новое, хорошенько обдумать и переварить, поделиться с кем-то, а главное обсудить это с самим собой. Это даже вкуснее, чем чай с тортом.

Наверное, я недостаточно умна для богословских, научных и духовных трудов, а возможно, просто ленива. Но почему-то именно художественная литература вдохновляет меня, наводит на самые плодотворные размышления о духовном и даже на переосмысление некоторых жизненных позиций. Причем произведения не ярко-выраженных христианских авторов, а самые разнообразные.

Именно в художественной литературе я нахожу те образы, которым хочется подражать, и те, в которых узнаешь худшие свои черты, от которых немедленно и изо всех сил желаешь избавиться. Удивительным образом открываются новые истины, которые, казалось бы, всегда лежали на поверхности, а уж в духовной литературе обговорены тысячи раз. Но отчего-то сказанное тысячу раз со значением и назидательностью не задевает душу так сильно, как задевают ее конкретные (пусть и выдуманные) примеры мерзости или красоты человеческих действий и мыслей. Вдруг на примере литературного героя открывается тебе секрет человека, которого ты давно знаешь, но не можешь понять, или приходит осознание давней ошибки, или вообще ты начинаешь смотреть с другой точки зрения на окружающих тебя людей…

Думаю, у каждого читающего человека есть любимые авторы. Читанные-перечитанные, близкие по духу или восхищающие красотой языка. Некоторые были оценены уже при первом прочтении и сразу приняты в разряд избранных, других не разглядишь в первый момент, но оценишь впоследствии.  И как всегда тут верна известнейшая поговорка – на вкус и цвет товарища нет. Писатель может быть какой угодно величиной мировой литературы, и ты можешь даже понимать и ощущать его мощь, но он «не твой». Не твой и все. И ничего с этим не поделать.

Хотя частенько случается, что именно «не твой» со временем вдруг становится так близок, так понятен. А «твой» отходит на дальний план. И ты любишь его, ценишь по-прежнему, но уже не чувствуешь такого единения (и желания перечитать)… Обычно эти изменения  связаны с возрастом, с новым жизненным опытом. Забавно, что часто фаворитов сменяют их антиподы. Например, я в юности-молодости очень любила Достоевского, а Толстого ну никак не могла воспринять. И вдруг наступил такой момент, и это был момент именно взросления, вступления в зрелость, когда Толстой «открылся». А Достоевский отошел на задний план, в некотором смысле как пройденный этап. Возможно, это сменится, и возможно еще не раз, поглядим…

Но есть авторы, которые прочно и навсегда вошли в твою жизнь. Родные. И чаще всего далеко не самые крупные и однозначные. Те, к которым возвращаешься раз за разом. Вот есть настроение – берешь и читаешь ту или иную вещь. Ты сто раз уже это читал, а все равно снова и снова находишь ответы на вопросы, которые тебя волнуют. И снова и снова удивляешься многослойности и глубине любимых произведений.  Кстати, список «родных» авторов может оказаться самым причудливым. Потому что кто-то из них с тобой с детства, кто-то пришел в  твою жизнь, когда ты в отрочестве и юности буянил и протестовал, кто-то был рядом с тобой, когда ты делал первые шаги в вере и т.д. И каждый ответил на какой-то очень важный вопрос. И вот ты чувствуешь, что тебе не хватает, например, простоты и веры – берешь и перечитываешь Честертона и Льюиса. Хочешь абсурда, но дающего позитивные выводы – берешь Воннегута. Надо «вдохновиться на подвиг» воспитания детей – Кауфман и Макаренко с тобой. Уверена, у каждого есть свой личный список.

И вот когда мне не хватает нежности, радостной и одновременно грустной нежности, простой любви и светлой жалости, я беру ее книги. Книги любимой и неотразимой Надежды Теффи. Впрочем, иногда книги ее современника, более поэтичного Бориса Зайцева. Интересно, что это два человека, о которых сохранились только хорошие и даже восторженные воспоминания современников. Причем, не просто современников, а их литературных коллег.

Такое единодушно-положительное мнение – огромная редкость.  Про Б.Зайцева писали, что он лишь одним своим появлением в той или иной компании прекращал всякие распри – при этом человеке было просто неудобно ссориться и говорить колкости и гадости. И вспоминали, что от него никогда не слышали ни о ком плохого слова. Теффи была несколько другой, и отношение к ней, конечно, не было таким однозначно положительным (от всех), уж очень острый язык она имела. Интересно, что недолюбливали ее люди очень специфические, я бы сказала одиозные. Например, В.Брюсов или Д.Мережковский. Хотя в воспоминаниях о Мережковских (уже после их смерти, Теффи в воспоминаниях не писала о живых принципиально) Теффи старалась максимально обойти самые неприятные моменты и написала очень хорошо и с симпатией, в чем-то даже стараясь оправдывать их странные и неприятные слова и поступки.

Но в основном воспоминания о Теффи очень положительные и по большей части даже восторженные. Мало, кто не слышал историю о том, что император Николай II на празднование трехсотлетия дома Романовых желал позвать «только Теффи». И перед всеми она представала как человек веселый, жизнерадостный и беззаботный (поэтому насколько сильной и мужественной она была, знали только близкие). Потому что Теффи просто бережно хранила свое внутреннее, личное, то, что посторонним не показывают. Но и в печали, в трудных обстоятельствах она не теряла чувства юмора, не было в ней беспросветности.

В одном из писем к Буниным она писала: «Живу я сейчас так тяжело и уныло, что даже смешно. Бедный П.А. (Тикстон, близкий друг, за которым Теффи ухаживала во время его болезни на протяжении 5 лет) уже не может говорить, так что я веду монолог, конечно очень добрый, веселый и занятный. От этого у меня непроходящая мигрень. Какая ужасная штука жалость. Ей совершенно нет границ и пределов. Все кажется, что можно еще отдать что-то. – Ага, стерва! Небось книжку по ночам читаешь, а он читать не может! Нет предела!»  Жалость к окружающим людям, друзьям, коллегам и, несомненно, к своим героям очень характерна для Теффи. Но это хорошая жалость, не унизительная, это жалость-любовь. Хотя Теффи, конечно, и не упускала возможности пошутить и частенько подсмеивалась над друзьями. Но в этом не было злобы и злорадства. Не зря, не зря ее так любили совсем разные люди, особенно если учесть настроения и отношения друг с другом в литературных кругах.

Иногда мне кажется, что Теффи, как и упомянутый Б.Зайцев, недооцененные писатели. Хотя в разгар своей писательской жизни Теффи была очень востребована, успешна и любима самыми разными слоями читателей и братьев-литераторов. Но постепенно, как и многие эмигранты, она была забыта и сейчас заново открывается, как и Зайцев. Не знаю, как считают критики, но мне кажется, эти двое – большие писатели, «по плодам» их.

Мне с первого знакомства очень понравились рассказы Теффи. Яркая, остроумная, тонко подмечающая, но без злобы высмеивающая самые привычные недостатки, те самые, которые мы все имеем, но чаще всего совершенно за собой не замечаем. И здесь тоже вышло так, что не сразу открылось самое важное, что есть в ее произведениях.  А по-особенному Теффи раскрылась для меня, когда я прочитала ее книги «Воспоминания» и «Моя летопись». Это как раз оказалось тем катализатором, который позволил заглянуть в глубину, скрытую  от меня до этого очень живым, ироничным и ярким юмором Теффи. Именно после прочтения «Летописи» совершенно по-новому увиделись ее «юмористические» рассказы. Хочешь узнать человека лучше – послушай, что и как он говорит о других.

Мне кажется, что для литературных воспоминаний и мемуаров это особенно характерно. Человек, вспоминая давние события и других людей, окрашивает все своим личным отношением и отчасти какими-то личными своими чертами. Вот читаешь одни воспоминания,  и все в них пропитано сарказмом, злобой, презрением и обидой. И даже, если внешне, в словах автор воспоминаний хочет казаться объективным, зависть, обида и злоба все равно лезет из каждой фразы, каждого слова.  Наталья Леонидовна Трауберг как-то сказала (не помню, в интервью или какой-то статье), что не стоит браться за мемуары, если не можешь вспоминать о людях хорошее. И это точно так, только так и правильно – не можешь сказать про человека хорошее, лучше вообще не говори ничего.

Так вот Надежда Теффи написала очень светлые воспоминания. В ее описаниях даже самые неоднозначные и запомнившиеся современникам как злые, желчные, неприветливые люди, предстают совершенно в новом свете. В самом начале этих мемуаров Теффи написала: «Надо мной посмеиваются, что я в каждом человеке непременно должна найти какую-то скрытую нежность. Это, говорят, как в рассказе Бориса Пантелеймонова «Каждый кому-то не Иван, а Ванечка». Я отшучиваюсь:
— Да, да, и Каин был для мамаши Евы Каинушечка.

Но тем не менее в каждой душе, даже самой озлобленной и темной, где-то глубоко, на самом дне, чувствуется мне присушенная, пригашенная искорка. И хочется подышать на нее, раздуть в уголек  и показать людям – не все здесь тлен и пепел».

Наверное, я очень сентиментальна, но каждый раз, читая эти слова, мне хочется плакать… И такое отношение к людям говорит, прежде всего, о чистоте самого автора этих слов. Что это? Идеализм? Желание по-страусиному засунуть голову в песок и не видеть плохого, или видеть, но оправдывать, потому что сам не без греха? Некоторые так и считают. Но я думаю, что это какая-то внутренняя чистота, детская простота и нежность самой Теффи позволяет ей так говорить и вспоминать о людях. Кстати, в той же «Летописи» Надежда Александровна описывала свою беседу с Ф. Сологубом о метафизическом возрасте, в которой решительно выяснилось, что ее вечный возраст 13 лет (это отчасти открыло мне глаза на то, почему я так ее люблю и понимаю, мне тоже всегда 13-14).

И как по-другому открываются смешные рассказы Теффи. То, что раньше воспринималось только как юмор, хороший, острый, добрый и умный, вдруг обрело новый, более глубокий смысл. И сквозь смех  показалась печальная нежность и любовь. Иногда я думаю, что вижу несуществующее, то, что мне хотелось бы видеть, выдаю желаемое за действительное. Но все-таки надеюсь, что это не так. И автор любимых мною смешных и нежных рассказов на самом деле именно таков, как мне представляется. Забавно, как, читая по-новому рассказ, над которым хохотал, восхищался тонко подмеченными чертами, вдруг хочется плакать. И плачешь от захлестнувшей тебя нежности, и понимаешь, что так в жизни и есть – любовь, смех, нежность и глупость, все в одной чудной каше, и по-другому никак.

Вот, например, рассказ «Магическая палочка», очень смешной, острый, очень узнаваемые и не совсем приятные образы. Ужасно обыденная и даже пошловатая жена представляется мужу совершенно необыкновенной женщиной, практически принцессой. А муж –  маленький щупленький и скромный – для нее богатырь,  Микула Селянинович, Никита Кожемяка и Алаша Попович разом. И зашедший на чашку чая знакомый мужа с ужасом убегает из этого бреда.  Почему мне кажется, что рассказ этот про любовь?.. несмотря на всю комичность и нелепость.

Впрочем, есть у Теффи и жесткие рассказы, злой и беспощадный смех. Она умеет быть очень ядовитой, саркастической. Но, мне кажется, беспощадна она бывает только к самому мерзкому, злому, а, главное, тщеславному и самодовольному. К тому, что никак не пробить нежностью. Например, один из самых злых рассказов – о круглых дураках. Или в воспоминаниях Теффи очень мелкими людьми предстают большевики (еще в дореволюционыый период), настолько мелкими и смешными, что сочувствовать им практически невозможно.

Довольно часто можно услышать словосочетание «женская проза» (или поэзия). И это правда так, женская проза есть, и она здорово отличается от мужской. Кстати, Теффи хвалили за то, что она пишет как мужчина. Я не знаю, что под этим имелось в виду, но, подозреваю, что отсутствие типично женских тем, в том виде, в котором привычно их видеть. (А Куприн написал, например, так: «По-моему, девяти десятым из пишущих мужчин следовало бы у нее поучиться безукоризненности русского языка…») Но на самом деле все рассказы Теффи пронизаны совершенно женским восприятием жизни, отношением к людям и событиям. Но это вовсе не «усюсю» какое-нибудь, а лучшие женские черты – интуиция, мягкость, желание оправдать и увидеть хоть что-то хорошее в человеке.

Как пронзительно и как точно пишет она о любви, о женской любви: «Женская любовь очень отлична от любви мужской. Мужчина почти всегда знает, кого любит… Женщина, если только она не совсем тускла духовно, берет любимого человека как тему, которую разрабатывает сообразно своему свойству любить. Есть женщины, создающие из любимого человека непременно великого героя, будь он при этом хоть аптекарский помощник. Есть ищущие и находящие рыцаря духа в коммивояжере…есть, наконец, — и это самый горький и самый подвижнический лик любви – любовь к возлюбленному материнская. В форму, создаваемую ею, свободно вливаются и отъявленные негодяи — их остро жаль, как заблудших – и люди глупые – глупость умиляет, –  и ничтожные – ничтожные особо любимы, потому что жалки и беспомощны как дети… Любовь материнская простит все, все примет и все благословит».

Но Теффи при этом не идеалист. Она остро подмечает недостатки людей и общества, но главной чертой тут является то, что она не говорит «они такие-сякие» она говорит «мы». Здесь не осуждение конкретного человека, здесь неприятие, высмеивание греха. Мне кажется, что Теффи истинно христианский писатель, именно по духу, по плодам своим. Основное чувство, которое испытываешь после прочтения ее произведений – желание любить всех, найти в каждом человеке и событии что-то хорошее, радоваться и радовать.

Наверное, лучше всех выразил это Георгий Адамович своими словами о Надежде Теффи: «Теффи никого не судит, никого ничему не поучает…современники и соотечественники узнают в ее книгах самих себя и сами над собой смеются…Теффи не склонна людям льстить, не хочет их обманывать и не боится правды. Но с настойчивой вкрадчивостью, будто между строк внушает она, что, как ни плохо, как ни неприглядно сложилась человеческое существование, жизнь все-таки прекрасна, если есть в ней свет, небо, дети, природа, наконец, любовь».