«Я не понимала, как можно не дать списать, когда просят»

1 сентября социальные сети пестрят фотографиями гордых родителей, отводящих малышей в 1 класс, вздохами облегчения родителей студентов («наконец-то в этот день не нужно никуда идти»), постами, где светлые воспоминания о любимых учителях и школьных проделках перемежаются описаниями «кошмарных» школьных будней. А какой запомнилась школа известным актерам, режиссерам и другим публичным людям?

Павел Лунгин, кинорежиссер и сценарист, лауреат Каннского фестиваля, народный артист России:

«Меня два раза выгоняли из школы. Один раз — не до конца, второй раз — окончательно. У меня был какой-то комплекс сверхполноценности, и я все время дрался. Чего это, довольно толстый конопатый мальчик, еврейской наружности, дрался — сейчас я понять не могу. Я дрался, сбегал с уроков, я бунтовал. Я учился во второй спецшколе. Может быть, потому что я заикался, а учился во французской школе. Говорить мне было сложно, я довольно сильно тогда заикался. Не знаю, наверное, я тогда очень хотел быть лидером. Я возглавлял все дурные движения класса, поддерживал все мерзкие инициативы. Это была образцово-показательная школа, в Банном переулке, в районе Проспекта Мира, и там от меня мечтали избавиться».

Чулпан Хаматова, актриса театра и кино, телеведущая, общественный деятель, народная артистка РФ:

«В школе меня не любили: мы были как-то взаимно неинтересны друг другу. Я же бесконечно читала, в книжках побеждало добро, было понятно, что хорошо, что плохо. А в школе началась нормальная жизнь — подлость, зависть, жадность… Я не понимала, как можно не дать списать, когда просят, а там это было нормой. Еще у нас был такой фашистский абсолютно эксперимент — на классных часах ученик выходил в коридор, и все должны были написать в столбик — у него за спиной — его хорошие качества и плохие. Человек возвращался и должен был все это читать вслух. Никто не говорил: «Слушайте, найдите в себе силы, поговорите, глядя в глаза»… В общем, если бы не два гениальных, грандиозных учителя — литературы и математики,— мало о чем из школьных лет мне хотелось бы вспомнить».

Владимир Познер, тележурналист, телеведущий и писатель:

«Я был драчуном. В течение первых двух лет моей учебы в школе (классы обозначались в соответствии с возрастом учащихся: семилетки — в седьмом классе, восьмилетки — в восьмом и так до выпускного, тринадцатого) я постоянно затевал драки. Поскольку для своих лет я был довольно крупным мальчиком, потасовки чаще всего кончались в мою пользу. Как поступили бы со мной в обычной школе? Наказали бы, попытались бы так или иначе сломить меня и, если бы ничего не получилось, выгнали бы. Так сделали бы многие школьные директора, но только не мисс Пратт. По окончании мною восьмого класса она вызвала меня к себе в кабинет на беседу. Она сказала, что я  отличный мальчик, но есть проблема: я слишком опережаю в развитии учеников моего класса. Поэтому она приняла решение перевести меня через класс. Таким образом, я начну новый учебный год не в девятом, а в десятом классе. Я заплакал и стал упрашивать ее не делать этого. Мне казалось, что меня выдергивают из моего привычного мира и бросают в мир чужой и враждебный. Мисс Пратт улыбнулась, погладила меня по голове и ободрила: «Не плачь, Влади, — чаще всего меня так называли в Америке, — все будет хорошо». Таким образом я оказался в классе, где ребята были на год, а то и на два старше меня… и конечно же значительно крупнее. Вот так решила мисс Кэролайн Пратт справиться с моей агрессивностью. Если я хотел драться, она не возражала, но предложила драться с теми, кто способен дать сдачи, чтобы я не взял в привычку мутузить слабых. Что до возможных моих проблем с успеваемостью, то этот вопрос даже не возникал».

Сергей Безруков, актер театра и кино, народный артист России:

«Школьные годы помню уже более сносно. Начиная с момента собеседования и приёма в школу. Замечу, кстати, что учиться я пошел с шести лет. И был самым маленьким не только по возрасту, но и по росту. Помню уроки мира, политинформации, желто-коричневый ранец, красная «пятерка», сделанная из дерева на палочке, которую выдавали на дом вместе с оценкой в дневнике. Любимый лососевый салат, приготовленный мамой на день рождения, а также дефицитный оранжевый порошок в коричневой пластмассовой банке, при смешивании с водой слегка напоминающий «Фанту». Приём в пионеры помню на Красной площади, страшный Ленин в мавзолее, долгожданный прием в комсомол, долгожданный только лишь потому, что надевать потрепанный ненавистный красный галстук, в то время как ребята постарше уже носили галстуки костюмные, было невыносимо».

Артемий Лебедев, дизайнер, бизнесмен, блогер:

«Все выпускные экзамены я списал. Особенно плохо у меня было с математикой. Поэтому во дворе сидела моя репетиторша, которой я во время перекура на экзамене вынес варианты, а во время следующего забрал ответы. Правда, я списал не свой вариант, а во время переписывания перепутал все, за что получил двойку. Пришлось аккуратнее переписывать с листочка.

Я приходил в школу к 12 дня, раньше просто не мог встать. Посещал последний урок-два. У нас с другом были ключи от школьной радиорубки. Это было нереально кайфно. Во-первых, мы раздевались там, а не в раздевалке. Во-вторых, радиорубка находилась за актовым залом, поэтому ключи от актового зала тоже были у нас. Там можно было что угодно делать. Мы там курили и слушали ДДТ и Аквариум. Когда прозвенел последний звонок, я испытал невероятное облегчение. Все условности рассыпались. Небо просветлело.

Я так и не понял, зачем я учился в школе. То есть, я ходил каждый день, и даже на выходных и каникулах мечтал обратно в класс. Но я механически писал сочинения, решал задачи, читал книги по программе, учил какую-то ерунду. Никакой радости и никаких особенных знаний мне это не дало.
Прошло почти 10 лет. В один прекрасный день вдруг откуда-то из глубины выплыли все школьные знания. В свои 25 я вдруг понял, зачем это все было нужно. Что от меня хотели. Зачем я писал сочинения. Всплыли цифры, факты, последовательности, методики и примеры. И я пообещал себе, что всегда буду рассказывать и учить, чтобы меня понимали даже такие люди с задержкой развития, как я».

Иван Охлобыстин, актер кино и телевидения, сценарист и драматург:

«Помню, в начальной школе я влюбился в дочку председателя колхоза. Носил ее портфель, а потом предложил бежать в Африку. Девочка согласилась без особых сомнений, и как-то утром, набив ранцы бутербродами, мы вместо школы отправились на Черный континент. До станции нужно было идти километра два через поле. Пошел дождь… Мы укрылись в стогу сена, я осторожно взял мою спутницу за руку и хотел уже признаться в любви, как тут перед нами возникла физиономия колхозника…

Одноклассница принесла в школу Псалтырь. Ветхие желтые страницы, побитые жучком и пахнущие тленом… Запах, сводящий с ума любого букиниста, любителя древней литературы. Для меня это был артефакт, книга из сказки, а для нее — бессмысленная вещь. Я притащил в школу фотоаппарат «Смена-8М», и мы обменялись. Я мало тогда что понял в Вечной книге. Я ее рассматривал, нюхал, гладил страницы, клал на нее голову. А потом отец одноклассницы выяснил, на что дочка обменяла древний фолиант, посчитал это глупостью: мол, выгоднее сдать раритетную вещицу в букинистический магазин. Пришлось вернуть Псалтырь. Я хоть и не подал виду, но был глубоко несчастен. Заноза засела в моем сердце.

И вот однажды, убираясь в классе, в одной из парт я обнаружил Библию. Это было уже современное издание, отпечатанное на тонкой папиросной бумаге. От удивления я чуть не выронил из рук пачку моющего порошка «Новость». Да и как тут было не удивиться! Вроде бы среднестатистическая школа времен глухого социализма, а тут на тебе, два раза подряд одноклассники притаскивают на уроки почти запретную книгу. «Это знак судьбы, нельзя его упускать», — сказал я себе и украл Библию без всяких угрызений совести».

Священник Максим Первозванский, клирик храма Сорока Мучеников Севастийских, главный редактор журнала «Наследник»:

«В свои школьные годы я при приближении Первого сентября не испытывал ни особой радости, ни особой тоски. Единственный раз, когда к началу учебного года я подходил со страхом и дискомфортом, — был в начале девятого класса. Восемь классов я проучился в английской спецшколе. Планировалось, что из двух восьмых сделают один девятый класс, то есть отсеются те, кто желает ограничиться неполным средним образованием. Я вообще-то этого не планировал. И моих родителей еще перед тем, как я пошел в восьмой класс, предупредили, что либо они материально помогут школе, и хорошо помогут, либо заберут меня из школы после восьмого класса сами, по-хорошему. Родители отказались делать и то, и другое. Многодетной семье было не до помощи школе, да и надеялись они, что ведь не может произойти несправедливости в нашем справедливом обществе. К концу восьмого класса у меня в аттестате из пятнадцати оценок четырнадцать были «тройки». Притом, что я до этого и после учился вполне прилично. С такими оценками меня отчислили. А после — не брали ни в одну школу, поскольку такое количество троек предполагает, что большая часть из них нарисована из жалости, а ученик — неисправимый двоечник.

Папе удалось уговорить директрису одной из школ взять меня, написав расписку (она до сих пор хранится у нас в семье), что если я в течение двух месяцев не покажу знаний, соответствующих уровню девятого класса, он заберет меня из школы.

И в новую школу, в девятый класс, я шел в довольно мрачном настроении. Было страшно, что там меня ждет, и обидно, ведь я не был неуспевающим учеником, и такое количество троек было явно незаслуженным. Но вскоре, после начала учебы, все эти чувства прошли».

Татьяна Тарасова, тренер по фигурному катанию, заслуженный тренер СССР:

«Самый страшный родительский гнев я испытала на себе в восьмом классе, когда решила выделять больше времени для тренировок и по совету ближайшей подруги Иры Люляковой ушла в школу рабочей молодежи. Я ушла из школы, где уже работала лаборанткой сестра Галя, которая всегда стремилась в школьные учителя. После первой четверти я подошла к директору и сказала, что ухожу в школу рабочей молодежи. Он почему-то сразу отдал мне документы. Я с большим успехом начала с ноября посещать занятия, всего лишь три раза в неделю. И только в феврале-марте мама поинтересовалась: «Ты почему последнее время дома утром сидишь, почему не в школе?» — «Мама, — отвечаю, — я с ноября совсем в другой школе учусь…». Мама долго бушевала, потом успокоилась.

А мы в нашу 18-ю школу, где учились ребята из ансамбля Игоря Александровича Моисеева, из художественного училища и фигуристы, чинно приходили днем на занятия в школьной форме и фартуках, с нами занимались замечательные педагоги, и вся разница с обычной школой заключалась только в том, что в классе нас оказывалось максимум восемь человек, естественно, программа изучалась и качественнее и быстрее, по сравнению с классом, где сидит тридцать-сорок учеников. Там я сдружилась с Никитой Михалковым, который только-только начал сниматься в кино. Такое мизерное количество одноклассников, как ни странно, позволяло нам довольно часто прогуливать занятия. Правда, мама один раз сходила в школу с проверкой и вечером меня спрашивает: «Таня, где ты была с утра?» — «А какой сегодня день недели?» — задаю тут же я ответный вопрос, соображая, к чему это она клонит. «Четверг». — «Где же мне быть, как не в школе», — не задумываясь говорю я и тут же получаю взбучку».

Подготовила Анна Цепелева по открытым интернет-источникам