«Я существую не для того, чтобы меня любили и мною восхищались, а чтобы самому действовать и любить. Не долг окружающих мне помогать, а я сам обязан заботиться о мире и человеке».
Генрик Гольдшмидт, 14 лет.

Януш Корчак. Перед ним нельзя не преклоняться. О каждом эпизоде его жизни можно говорить часами – и не хватит слов, чтобы воспеть его подвиг. Многие знают, как он погиб: в газовой камере в Треблинке вместе со своими воспитанниками. Однако и весь его путь к последней, самой высокой ступени состоял из самоотвержения и великой любви к людям, особенно к детям.

Писатель, врач и педагог – каждой профессии он отдавал себя без остатка. Он прожил трудную, но богатую и высокую, как и просил, жизнь длиной в 64 года. Она началась 22 июля 1878 г. в Варшаве, когда в семье ассимилированных евреев Гольдшмидтов родился мальчик, которому дали имя Генрик. Интеллигентные родители нанимали сыну гувернанток, и те зорко следили, чтобы ребенок не общался на улице с детьми нищих. Это глубоко задевало маленького Генрика, и он мечтал победить несправедливость, уничтожив деньги. Однако с 15-16 лет ему самому пришлось зарабатывать деньги в связи с болезнью отца – того определили в клинику для душевнобольных. Мысли о наследственности такого рода заболеваний тревожили подростка.

Педагогический талант открылся рано: гимназистом Генрик давал уроки детям всего на несколько лет моложе себя. Он умел увлечь их, измученных зубрежкой и учительскими затрещинами, зажечь огонь в их глазах. В своей первой статье на тему педагогики молодой автор задался вопросом создания такой методики воспитания, которая воспитывала бы не столько интеллект, сколько умение любить и быть любимым. Он пенял родителям, устранявшимся от общения с собственными детьми и оставлявшим процесс формирования личности на откуп равнодушным боннам. Общество не интересовалось внутренним миром ребенка. Генрик Гольдшмидт мечтал это исправить.

Успешный литератор (с 18 лет вел колонку в журнале), в 20 лет молодой человек поступил на медицинский факультет Варшавского университета. Он счел, что дело врача гораздо выше и полезнее дела писателя, и врачебный опыт сделает весомее его писательское слово. Студент-медик Генрик Гольдшмидт не мог равнодушно относиться к любой неустроенности: он критиковал методы преподавания, участвовал в национальном и революционном движении, помогал детям из трущоб. Так рождался писатель Януш Корчак. Псевдоним был позаимствован у персонажа одного из произведений польского писателя Юзефа Игнацы Крашевского, писавшего на злободневные темы.

Стремление создать упорядоченную систему воспитания побудило Корчака еще в студенческие годы совершить поездку в Швейцарию, где он изучал наследие Иоганна Песталоцци (1746–1827), выдающегося педагога, сформулировавшего принципы развивающего обучения. Для гармоничного формирования личности, считал гуманист, следует уделять равное внимание интеллектуальному, нравственному и физическому воспитанию ребенка. Не имея пока возможности последовать примеру Песталоцци и организовать приют для бездомных детей, Корчак старался внушить беспризорникам какую-то надежду. Чтобы быть ближе к ним, он переселился из родительского дома в рабочий район, общался с ребятами, лечил их, учил и рассказывал сказки. Как-то на Рождество он переоделся в святого Николая и раздал подарки всем знакомым детям.

Свои впечатления об этом периоде жизни Корчак описал в повести «Дети улицы» (1901), где показал, как в нищете и бесправии дети вырастают в пьяниц и лиходеев, а потом рождают своих детей, обреченных на то же самое. Мы обязаны, утверждал писатель, прервать эту цепь.

«Те, у кого не было безмятежного, настоящего детства, страдают от этого всю жизнь. Ребенок – не задаток человека, а настоящий человек, хотя и в другом измерении… Ребенок не будет, ребенок уже есть человек».

При этом он никогда не впадал в сентиментальность и понимал, с кем имеет дело:

«Среди детей столько же плохих людей, сколько и среди взрослых. Все, что творится в грязном мире взрослых, существует и в мире детей… Воспитатель, который приходит со сладкой иллюзией, что он вступает в этакий мирок чистых, нежных, открытых сердечек, чьи симпатии и доверие легко сыскать, скоро разочаруется».

Впрочем, многим Корчак казался чудаковатым человеком. Став врачом, он принимал богатых пациентов, чтобы потом лечить на эти деньги бедных. Идеалист и художник стремился переделать мир.

«Реформировать мир – это значит реформировать воспитание».

В первом произведении, принесшем ему всенародное признание, – повести «Дитя гостиной» (1904-1905) Януш Корчак поделился личной тревогой за разлад в обществе, которое отвергает беднейшую свою часть и отнимает у детей из трущоб надежду на добрую жизнь. Повесть вызвала большой резонанс. Пока читатели спорили, критиковали и хвалили нового писателя, доктор Генрик Гольдшмидт был призван на фронт Русско-японской войны. И тут он не изменил себе. Леча телесные раны солдат, он стремился врачевать и раны душевные. Он и взрослым читал сказки.

Война в его глазах не знала никакого оправдания.

В качестве врача Генрик Гольдшмидт прошел Русско-японскую и Первую мировую войны. И повсюду его сопровождал писатель и педагог Януш Корчак. Его самая известная и сильная книга по воспитанию «Как любить ребенка» была написана в период службы на фронтах Первой мировой. Заботы о раненых не мешали ему все время работать на благо детей. В это время он стал опекуном польскому сироте. Будучи в Киеве, Корчак лечил детей в местных приютах и мечтал о своих детях.

Впервые применить на практике изученные педагогические приемы он смог после возвращения с Русско-японской войны, устроившись воспитателем в летний лагерь для беспризорных детей. О своих ошибках и победах на этом поприще Корчак написал в повестях «Моськи, Иоськи и Срули» (1910) и «Юзьки, Яськи и Франки» (1911). Особенное внимание он уделил товарищеским судам, которые должны были решать конфликты. Бродяги привыкли решать споры кулаками, и взрослым пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить их: справедливый и милосердный суд гораздо лучше. При этом от воспитанников не скрывали, что реальные суды часто бывают далеки от этого идеала.

«Если жизнь требует клыков, разве вправе мы вооружать детей одним румянцем стыда да тихими вздохами?»

Когда речь шла о благополучии детей, интеллигентный Корчак демонстрировал просто бульдожью хватку. В условиях нарастающей юдофобии перед Первой мировой войной он сумел создать приют для еврейских сирот и построить для него дом, где все было организовано по последнему слову техники. Ему удалось преодолеть косность и высокомерие преподавателей. Стремясь победить привычку ребят к прежнему образу жизни, доктор и его помощница Стефания Вильчинская работали без выходных и отпусков. Судьба разлучала их не раз, но Корчак всегда жил заботами своих воспитанников. Они стали его семьей.

До конца своих дней писатель вел дневник:

Мне сказал один мальчик, покидая Дом сирот: «Если бы не этот Дом, я бы не знал, что на свете существуют честные люди, которые не крадут. Не знал бы, что можно говорить правду. Не знал бы, что на свете есть правда…»

С момента вступления нацистов в Варшаву старый доктор постоянно находился при своем приюте, защищая питомцев от страха, отчаяния, унижения и голода. Без желтой звезды на рукаве, в форме времен Первой мировой Корчак ходил по городу и вымаливал, выпрашивал пожертвования для сирот деньгами, едой, одеждой, а если не помогали мольбы и уговоры – требовал. Педагог из всех сил поддерживал дух своих подопечных, хотя сам просыпался каждое утро с чувством отчаяния и обреченности. В гетто он поставил с воспитанниками спектакль по пьесе Р. Тагора об умирающем мальчике Амале, чей высокий дух освящал всех, кто был рядом. Этим Януш Корчак хотел облегчить ужас детей, которые знали, что их ждет в скором будущем.

В четверг 6 августа 1942 года вместе с двумя сотнями детей и несколькими воспитателями он оказался в вагоне эшелона, который увез их в лагерь смерти. Он отказался от предложенной в последнюю минуту свободы и предпочёл остаться с детьми, приняв с ними смерть в газовой камере.

***

Я поливаю цветы. Моя лысина в окне такая хорошая цель.
У него винтовка. Почему он стоит и смотрит?
Нет приказа.
А может, в бытность свою штатским он был сельским учителем, может, нотариусом, подметальщиком улиц в Лейпциге, официантом в Кёльне?
А что он сделал бы, кивни я ему головой? Помаши дружески рукой?
Может быть, он не знает, что все так, как есть?
Он мог приехать лишь вчера, издалека…

Это последняя запись в дневнике.