В начале осени появляется такое ощущение, будто стоишь на краю скалы перед прыжком в море, а вся осень — это такой долгий прыжок. Сентябрь — летишь в теплом воздухе, тебе легко и свободно, ты вырвался из пут жаркого, удушающего своей любовью лета. Октябрь — разрезаешь телом приятно прохладную воду, тебе становится не так светло, но все еще видно, как бы сквозь пелену тумана или дождя. Ноябрь — спускаешься до самого дна, становится все темнее и холоднее, воздуха в теле почти не осталось, еще мгновение, и ты понимаешь, что надо скорее спешить наверх, к свету.

Урожай

В детстве было так. После уроков можно пойти с одноклассниками на Хрусталку (пляж в центре Севастополя) и купаться в море до вечера. Сухой купальник (главное утром не забыть снять его с веревки) — в кармашке портфеля, мокрый — несешь прямо в руках, чтобы не намочить тетрадки. И — домой, за уроки.

Дома на балконе лежат горкой арбузы — отчим всегда покупал много, чтобы захотелось — разрезал и съел. Мама варит варенье — над ним летают злые осы. Варенье надо есть чуть-чуть проваренным, не совсем сырым, но и не полностью готовым. Стоишь над большим тазиком и вылавливаешь теплые сладкие сочные ягоды. Кизил, ежевика… Но эти осы! У меня аллергия на ос. Однажды я потеряла сознание от укуса. Было страшно. Но варенье я все равно люблю есть мамино — недоваренное, прямо из тазика. Осень пахнет вареньем. И яблоками. Их много, они везде. В яблоке самое приятное — хруст и сок.

Над домом дедушка сделал специальные деревянные перекладины для винограда, прямо на крыше. Сидишь вечером выше всех и ешь прозрачно-желтый чауш. Сок стекает по рукам, по довольному лицу. Правда, осы и тут подстерегают. Нет в мире совершенства! Зато грецкий орех можно собирать без помех. Однажды утром приходишь в школу с темно-коричневыми руками. Это накануне ты собирал орехи, чистил зеленую одежку прямо руками, чтобы расколоть молочный орех и съесть нежную мягкую сердцевину. Самый вкусный орех — сентябрьский.

В университете начало осени — это трудовой десант в «прикрепленные» совхозы на сбор урожая. Таких яблок и винограда (и в таком количестве!) я больше никогда в жизни не ела. Мы собирали «голден делишес», и это был не тот тускло-желтый или даже откровенно зеленый плод, который предлагают наши магазины и рынки. «Голден» был тонкокожим, нежно-золотым, с ароматной и тонкой на вкус мякотью. Чуть сильнее сожмешь пальцами — на теле яблока остаются темные пятна-синяки. Поэтому бросать в ведро — это был не наш метод. Студентам раздавали специальные парусиновые «столбушки»: мешок с проволочной горловиной и дужкой, как у ведра. Вот в эту столбушку мы и укладывали плоды — яблочко к яблочку, стараясь не ударить и не повредить. Потом несли полную столбушку к ящикам, где опытные укладчицы аккуратно их складывали. Такое яблоко шло на экспорт.

А еще были яблоки «шампанских» сортов, виноград «дамские пальчики» и прочие вкусности. В первый день мы по обыкновению больше ели, чем собирали, но уже дня через два нормы выполняли, а вкушать изволили только самые красивые экземпляры, да и то с ленцой, без жадности. Думаю, что эти совхозные недели навитаминивали студентов на целый год. И нам польза, и совхозу вроде бы не вред.

Выбор

Но все же это не было безмятежное время. В совхозе на первом курсе произошел со всеми нами один очень неприятный случай. Героем его стала девочка из тех, кого называют «домашним ребенком». Представьте себе такую ситуацию: этот ребенок только что поступил в университет и сразу поехал в совхоз с огромной компанией себе подобных. Свобода, отсутствие родительской опеки, возможность распоряжаться своим временем! Для девочки, которая в школе только училась, училась и училась — по завету великого Ленина, — это было слишком. В первый же вечер она пошла гулять и познакомилась с каким-то местным парнем. Где они там ходили, не знаю, но когда она пришла к нашему двухэтажному домику на краю села, в котором всех разместили, оказалось, что дверь заперта на ночь. Стучать в окна первого этажа и будить своих однокурсников она не решилась (говорю же, домашний ребенок!), поэтому не нашла ничего лучше, как гулять до утра. А утром ей просто фантастически «повезло»: наш руководитель открыл дверь, а она стояла на пороге. Так выяснилось, что студентка в общежитии не ночевала. Если бы она была искушенной и хитрой, просто подождала бы еще чуть-чуть и смешалась с толпой, выходящей на завтрак. Но — увы.

То было время последних, а потому особо яростных комсомольских собраний. Вся страна уже жила по другим законам, но комсомол делал вид, что все студенты — это ярые ленинцы. Напомню: мы совершенно не знали друг друга, только поступили. Эту девочку на собрании я впервые рассмотрела и узнала, как ее зовут. И вот наш руководитель начинает говорить долгую и пламенную речь о недопустимости такого аморального поведения, которое продемонстрировала комсомолка (сейчас, читая первые главы романа Дмитрия Быкова «Июнь», я удивилась, насколько обстановка на том собрании напоминала нашу). Потом встает столь же незнакомая нам девица-однокурсница и предлагает исключить провинившуюся из университета. И — что удивительно! — ее поддерживает какой-то высокий красивый парень. А все остальные, то есть мы, в этот момент находимся в полном ступоре. Да что произощло-то? Имеем ли мы право судить и наказывать человека, не зная обстоятельств? И тут поднялся один из наших студентов, самый маленький по росту и самый юный по возрасту (кажется, он пошел в школу шестилеткой) и сказал одну фразу: «А какова альтернатива данному решению?!». Этот вопиющий канцелярит из уст совсем еще мальчика неожиданно оказал на нас странное действие: мы начали громко смеяться, остановиться было невозможно. Нас с трудом угомонили, и голосование практически сорвалось: большинство воздержалось, «за» и «против» сравнялись. Но мне лично до сих пор стыдно за свое «воздержание». Знай я эту девочку лучше, я бы голосовала против. Дело оставили на усмотрение декана факультета. А он оказался человеком адекватным и хорошим психологом. Да и время-то было уже не такое строгое, все-таки 87-й год. Декан побеседовал с бедной нашей героиней, да на том все и кончилось. Она благополучно окончила факультет, училась хорошо. Но думаю, что осадок у нее на всю жизнь остался. Как и у всех присутствующих.

Ожог

Взрослые воспоминания приносят не только радость. Чем дольше живешь на этом свете, тем яснее понимаешь, что жизнь состоит не из сплошного счастья. Даже так: счастья в жизни гораздо меньше, чем рутины и неприятностей. День 7 ноября на долгие годы стал для нашей семьи далеко не праздничным. Я делала горячие бутерброды в духовке, а наш второй сын едва начал ходить — неустойчиво, но очень решительно. Стекло духовки было раскалено до предела, а ему, видимо, стало интересно, откуда это мама вытащила вкусно пахнущую еду. Вот он и пошел, вытянув ручонки, и упал прямо на раскаленное стекло… Ожог 2-3 степени. Контактный. Скорая помощь, ожоговое отделение, непрерывный ад перевязок-уколов-анализов.

Меня положили с девятимесячным малышом только потому, что я обещала мыть нашу палату дважды в день, что я и делала. А еще ухаживала за всеми детьми, которые лежали в многоместной палате одни. До сих пор не могу понять, почему медсестра являлась с очередной экзекуцией именно в тот момент, когда малыш только-только заснул? Почему необходимо было отрывать его от меня с криком и слезами на каждую перевязку или укол? Неужели не проще и эффективней было делать все у меня на руках? Все эти безумные дни и ночи слились для меня в один сплошной непрекращающийся кошмар. Светлым пятном было только появление мужа и дочки: молоко у меня «перегорело», и муж приносил кефир с молочной кухни каждое утро для сына, а вечером — что-нибудь поесть для меня, потому что в больнице меня не кормили. Старшая дочка развлекала не только брата, но и одинокую трехлетнюю девочку на соседней койке. Они играли вместе нашими игрушками. И каков был мой ужас, когда у этой девочки оказался вирусный гепатит!

Нас срочно выписали из больницы, так как перекладывать было просто некуда, а палату подвергли дезинфекции. Мы были обязаны продолжать приходить на перевязки в больницу, но врач напоследок решительно заявил: «Вам все равно придется делать пересадку кожи: рана у него не заживает, мокнет, а если и заживет, рубцы стянут правую ладонь так, что он не сможет ни писать, ни рисовать, ни вообще что-то делать руками». С этим напутствием я и отправилась… в церковь. Сначала в Успенскую, и там суровая и непробиваемая тетенька-свечница заявила, что меня «бесы крутят», и не допустила к батюшке. А вот в Знаменской батюшка меня очень сочувственно выслушал, тут же отслужил специально для меня одной водосвятный молебен и посоветовал окроплять ладошки малыша. Так я и сделала вечером. Утром мы поехали на перевязку в больницу и повергли врача в шок: «Ничего себе! Чудеса! А чем вы дома обрабатывали рану, что она начала присыхать?!».

Чудом было и то, что никто из нас не заболел гепатитом.

И все-таки счастье

Но прошло много лет. В октябре родилась наша вторая дочка (пятый ребенок) после трех мальчишек подряд, и радости не было предела. Так сложилось, что крестили мы ее как раз 7 ноября, и эта дата с тех пор стала в нашей семье настоящим, ничем не омрачаемым праздником. А священник после крестин сказал очень важное для всех нас слово — о счастье и радости. В тот день был праздник иконы Божией Матери «Всех скорбящих радость», и он напомнил, что в жизни так всегда и бывает: после многих и долгих скорбей приходит настоящая и большая радость, такая, например, как рождение в Церкви нового человека.

И вот уже этот «новенький» растет, взрослеет и копит свои собственные воспоминания об осени — удивительно созвучные моим собственным.

На аллее возле Владимирского собора, которая ведет к школе, созревают каштаны. Их гладкие бока так приятно ложатся в руку, они такие блестящие и так вкусно пахнут теплом и лесом! Можно набирать их полные карманы, а потом выкладывать дома с гулким стуком — прямо на пол. Из них весело сооружаются всякие поделки, с ними хорошо играется в футбол. Их можно собирать на спор — кто больше? Жаль только, что они несъедобные.

Еще осень — это грибы в лесу. Это особый запах сырой хвои, лоснящиеся шляпки маслят, тонконогие опята. Однажды мы нашли большой красивый гриб — красный на разрезе. Я думала, меня похвалят. Оказалось — «сатанинский», то есть ложный белый, ядовитый. Было грустно и неприятно.

А еще неприятен дождь, если только ты не бегаешь по лужам и не кричишь, как сумасшедшая. Тогда — ладно, пусть будет дождь. Но чаще всего гонят домой. Из окна дождь не так прекрасен. Только сейчас, во взрослом состоянии, я могу оценить прелесть стекающих по стеклу капель.

В начале осени появляется такое ощущение, будто стоишь на краю скалы перед прыжком в море, а вся осень — это такой долгий прыжок. Осень жизни тем и хороша, наверное, что дает нам возможность донырнуть до собственного детства и юности, которые давным-давно упали на дно нашей памяти, на дно бурного жизненного моря. А вот вынырнув на поверхность, мы можем с радостью наблюдать, а иногда даже участвовать в детстве и юности своих детей. И это бесценный подарок.

Наверное, поэтому нам так мила осень.