По просьбам читателей: рассказ, написанный 21 год назад.
Опубликован в журнале «Фома» №3, 1996 г.

…Служба шла своим чередом. Хор, в котором подавляющее большинство составляли басы (их было трое!), скучился вокруг аналоя и тихонько, но энергично пихал в спину и дергал за одежду регента, который сегодня кроме всего прочего, пытался петь партию сопрано, ибо оно как всегда опаздывало. Особенно волновалась тенор — мама регента (которая сегодня пела альтом, заменяя регента, заменявшего без вести пропавшее сопрано), потому что она, как и все певцы, не знала «чего петь дальше». По правде говоря, этого не знал даже регент.

Полуразвалившийся храм отдали совсем недавно, большую часть его до сих пор еще занимали мастерские предыдущих «хозяев». Алтаря не было, и верующие плотно заполняли маленькое помещеньице под колокольней.

Хор эффектно держал затянувшуюся паузу.

Регент, пытаясь не обращать внимания на тычки и трагические, издаваемые шепотом вопли насмерть перепуганных певцов, взглянул на батюшку. Батюшка, стоявший рядышком у соседнего аналоя, быстро листал часослов.

— Батюшка, что петь? — прохрипел регент.

— Ну спойте что-нибудь! — с кроткой и растерянной улыбкой ответил батюшка и снова углубился в книгу.

Прихожане жалобно смотрели на клирос.

— Пой! Люди ведь смотрят! На виду стоим! — шепотом нервничала мама.

— Знаю! — также шепотом огрызнулся регент.

— Не огрызайся!

Так, кажется, мама обиделась. После службы будет домашняя разборка. Регент стиснул зубы. Регенту страшно захотелось сбежать отсюда. Или просто раствориться в воздухе, которого, впрочем, в этой каморке было очень немного. Прихожан набилось человек двадцать, наверное, — дышать нечем!

Регент схватил камертон и, ударив о край аналоя, поднес к уху. И тут понял, что вспомнить хотя бы какой-нибудь глас он не в состоянии. Регент похолодел от ужаса.

Пауза тянулась нескончаемо. Прихожане все жалобнее смотрели на клирос. Певцы впали в полуобморочное состояние.

Батюшка листал часослов.

Регент страстно мечтал вернуться в то не очень далекое прекрасное время, когда он еще даже не предполагал становиться регентом (впрочем, как и вообще иметь нечто общее с Церковью), а был… самой обыкновенной девчонкой, которая из-под палки училась музыке, увлеченно помогала конюхам на ипподроме и рисовала эльфов…

440 герц медленно и безнадежно угасали подле регентского уха.

Вдруг батюшка выпрямился и возгласил:

— Господу помолимся!

Руки регента рефлекторно дернулись: басы, не разбирая тона, рявкнули: «Господи, помилуй», регент болезненно сморщился, прихожане облегченно вздохнули, камертон упал на пол, за стеной включилась циркулярная пила.

* * *

Валька сидела на кухне, уставившись в окно. За окном ничего такого интересного не было, но смотреть в другую сторону Вальке не хотелось. В другой стороне, возле раковины с посудой стояла мама, которую не устраивало общество Вальки.
«Почти каждое воскресение одно и то же! — плакала про себя Валька. — И с какой стати я должна мучиться? Сдалась мне эта регентская работенка!..»

— Я беспокоюсь о том, как ты дальше будешь жить с людьми! — прорыдала мама, видимо, желая продолжить дискуссию.

— Навалились вчетвером на одну девчонку! — глухо ответила Валька, не повернув головы. — А потом еще и батюшка!.. Я вам что, козел отпущения?

— Нет, ты коза отпущения! — на кухню вошел папа, своим веселым видом давая понять, что он уже не сердится.

Валька аж задохнулась от злости. Из-под очков предательски поползли слезы.

— Конечно, вы взрослые, вам можно надо мной издеваться! — горько промолвила она.

— Знаешь, ты тоже не ребенок! В восемнадцать лет уже замуж выходят! — бодро ответил папа.

— …А я с вами тут торчу, — продолжила его фразу Валька. — И, между прочим, бесплатно.

— Но ты же знаешь, что у храма нет денег, — развел руками папа, — ты же видишь, в каком он состоянии. А потом — ведь мы христиане…

— Вот именно, — обернувшись, страстно подхватила мама. — А ты своим поведением, доченька, отвращаешь людей от Церкви; они ведь видят, как ты себя ведешь с нами!.. Подумай, какой это грех!

— Вы тоже хороши! Христиане, а начальникам не повинуетесь! Я ведь ваш начальник на клиросе…

— А я твоя мать! А неповиновение родителям…

— Надоело! Ухожу!

— И правильно, без тебя лучше будет!..

— А кто же будет петь? — тихо удивился папа. — А как же храм?

— Сами пойте! Сами регенгуйте! Вы и так все знаете! — разбушевалась Валька. — А за храм не бойтесь: свято место пусто не бывает. Найдете себе другую дуру вместо меня!

— Эй, погуляйте с собакой кто-нибудь! — на кухню вошел брат. — А то я устал.

— Все, хватит ссориться! — папа снова решил выступить в роли миротворца. — Давайте все забудем! А Валя пойдет погуляет с собакой…

— Сами гуляйте со своей блохастой псиной! — прошипела Валька и бросилась вон из квартиры.

* * *

На улице было пасмурно. Осенние листья покрывали мокрый асфальт. Валька шла, куда глаза глядят.

— «Как им хорошо! — уныло думала Валька, глядя на веселые парочки, гуляющие по Тверскому бульвару. — Вот они любят друг друга, им, наверное, все нипочем! Ах, если бы и мне влюбиться!.. Только чтоб взаимно!» — торопливо добавила она, вспоминая свой недавний роман, окончившийся полной неудачей.

«Может, я и впрямь такая, что меня нельзя полюбить!» — встревожилась она, вспомнив мамины слова насчет «житья с людьми». Это воспоминание разбудило в ней задремавшую было злость. «Издеваются, как хотят! — возмущалась Валька. Да еще и христианством попрекают. Сами-то! Небось забыли, что без меня они бы так до сих пор и ходили некрещеные!»

Тут она осеклась.

«Нет, так нельзя думать!» — сказала себе Валька и набросила на голову капюшон — пошел дождь. Веселые парочки на Тверском попрятались под зонтики: им-то непогода доставляла только лишний повод обняться!

На «Пушке» Валька свернула в метро — погреться. Она бесцельно разглядывала киоск с видеокассетами, когда услышала чей-то голос:

— Извините, можно к Вам обратиться?

Дирижерское ухо Вальки уловило некоторую натянутость в этом радушном вопросе.

Она обернулась.

Перед ней стояла симпатичная, модно одетая девчонка с какой-то слишком лучезарной улыбкой и пачкой книжек в руке.

«Московская Церковь Христа!» — констатировала Валька. Отбиваться не хотелось.

— Обращайтесь, — разрешила она.

— Скажите, Вы верите в Бога? — спросила девчонка.

— Верю, — уверенно произнесла Валька. В диагнозе она, видимо, не ошиблась.

— Вы счастливы? — продолжала допрос девчонка.

— Почему Вы спрашиваете? — удивилась Валька.

— Видите ли, мне показалось, что Вам грустно, и я решила пригласить Вас на наши собрания, которые проходят…

— Не могу, у меня служба, — перебила ее Валька. Я — православная.

— Но у нас очень интересно! Мы поем, слушаем проповедь, вместе молимся…

— Мы делаем то же самое.

— Но у вас в Церкви нет радости!

— Есть! — Валька восстала за «честь мундира». (Где-то у святых отцов она читала, что в Церкви есть радость.)

— Тогда почему Вы не радуетесь?

— Потому что жизнь христианина — это крест: «И тесными вратами надлежит нам войти в Царство Небесное», — бойко выпалила Валька (что-что, а память у нее всегда была отличная).

— Это выдумки! — воспротивилась девчонка. Она почему-то перестала улыбаться. — Иисус нас любит. Он не позволит нам страдать!

— «Кто Мне служит, Мне да последует» — с явным удовольствием парировала Валька. — «Возьми крест свой…»

Девчонка смутилась и промолчала. Потом, собравшись с духом, она снова улыбнулась и тем же радушным тоном, что и вначале, сказала, протягивая Вальке одну из книжек:

— И все же, если появится желание, приходите. А на память Московская Церковь Христа дарит Вам Евангелие.

«Уже четвертое по счету!» — подумала Валька, но вслух произнесла: «Спаси, Господи!»

Эта фраза ускорила бегство противника.

«Я ее сделала!» — с гордостью подумала Валька… И тут ей стало совсем плохо.

Дождик, видимо, кончился. Сунув книжку в карман, Валька вышла на улицу.

Парочки на Тверской сложили зонтики и радовались солнышку, выглянувшему из-за туч.

Но Валька шла, глядя себе под ноги и не обращая внимания ни на солнце, ни на влюбленных. На душе у нее было тяжко.

Она укоряла себя за грехи и делала это очень тщательно.

«Тебе ли рассуждать о христианской жизни? — вопрошала она себя строгим тоном. — Как ты ведешь себя с родителями? Как ты исполняешь свои христианские обязанности? Когда последний раз ты читала Евангелие? А утром и вечером кто за тебя будет молиться?..»

И вдруг в разгар самоукорения Валька поняла: ей не стыдно!

Да, ей не было стыдно. Ей было тоскливо и одиноко.

А из глубины памяти выплыли слова: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры!»… (Да уж, память у нее всегда была отличная.)

Валька съежилась. Ледяными каплями упали на сердце грозные слова той самой книги, экземпляр которой лежал сейчас у Вальки в кармане; той книги, которую все воспевают как Книгу книг, но со страниц которой на Вальку всегда веяло холодной отчужденностью.

«Да, да! — думала она, — я все знаю и ничего не исполняю!»

Из-за домов выглянула Валькина церковь. И Валька с ужасом призналась себе, что с момента своего обращения действительно ни разу не вошла в храм с радостью.

«Это потому, что я Бога не люблю», — смиренно укорила она себя. И снова почувствовала всю напыщенность и неестественность заученной фразы.

И тут Валька поняла, что терять ей нечего.

«Боже! — воскликнула она про себя. — Да как же я могу Тебя любить?! Я боюсь Тебя, и мне странно слышать о Твоей любви! Я не понимаю, что это за любовь! Ты смотришь на нас, посылаешь разные неприятности и беды и наблюдаешь, как мы из них выбираемся. Выбравшимся — даешь награду, не-выбравшимся — смерть! За все муки Ты обещаешь нам Рай… А что я буду делать в Раю?»

Валька, прислонившись к дереву, смотрела на золотой купол и крест колокольни.

«Господи, я не могу любить Тебя! Я не могу любить грозного Владыку. Я могу только бояться его. В церкви нам говорят: кайтесь, иначе — ад! Я уже два года пою “Господи, помилуй!” и благодарю за то, что “не погубил меня со беззакониями моими”. Спасибо, мол, что не убил! Какое утешение!.. Да, Ты когда-то пострадал за нас, но Твои страдания кончились и теперь Ты смотришь на наши? Что Тебе до нас!..*»

Валька испугалась. До конца цитаты не хватило лишь имени.

«Приехали!2 — подумала она и очнулась.

Приближался вечер. Опять накрапывал дождь.

«Надо идти домой!» — подумала Валька.

Веселые парочки расходились с Тверского.

Валька провожала глазами двоих обнявшихся влюбленных.

«Хорошо идти вот так и молчать! — думала она. — Хорошо, когда есть кто-то, кто поймет тебя без слов, с кем можно всю жизнь пройти вот так — тихо и просто, не ведая страха и разочарований… Но разве бывает такая любовь?»

И Валька решила (она была решительная): перестать мечтать о несбыточном, отринуть от себя сомнения и продолжать идти в том же направлении, что и раньше.

«Не сдохнуть бы на полпути к Раю!» — мелькнула тоскливая мысль.

«Что ты! Нельзя так думать — грех!» — ответила Валька себе надежной, заученной фразой.

Смеркалось. Моросил дождь. Валька приближалась к дому. Она проходила мимо своего храма и вдруг решила повнимательнее его рассмотреть.

В сумерках храм выглядел еще более унылым и заброшенным. Искалеченное здание с расседающимися стенами, снесенными куполами, темными провалами окон имело жалкий вид.

«Да уйду я отсюда. Тут никогда ничего путного не выйдет», — решила Валька.

— Ух, как похолодало! — сказала она вслух (благо, кругом никого не было).

«Ладно, что расстраиваться, — повеселев, думала она. — Сейчас мы с мамой, как обычно, помиримся, поплачем и все забудем. Регентовать я больше не буду. Заживу тихо и счастливо!»

Уже совсем в хорошем настроении Валька зашагала к дому, оставляя позади себя полуразвалившийся храм.

Кутаясь в плащ, она мечтала о тепле и уюте кухни, предвкушала сытный ужин, веселый вечер и мягкую постель…

«Хорошо иметь дом!» — подумала Валька.

Она засунула окоченевшие руки в карманы.

Правая рука наткнулась на твердый переплет. И где-то в самой глубине Валькиной души прозвучала фраза: «Лисицы имеют норы, и птицы небесные — гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову…»

Тихая печаль этих слов словно согрела холодный осенний воздух. Валька остановилась. Ей показалось, что рядом с ней на пустой улице под дождем стоит Кто-то, изгнанный и непонятый, молча стоит и смотрит на нее с бесконечной любовью и состраданием.

На улице было тихо, и только листья шелестели под дождем и ветром.

Валька обернулась. Перед ней вновь оказалось почти бесформенное здание храма.

Валька подумала, что там внутри очень темно и холодно. И тут, словно молния, ее пронзила мысль, странная, дурацкая, потрясающая, искренняя:

«Господи! Ты дал мне дом, семью, тепло, а это — все, что Ты оставил Себе?!» — и сердце ее раскрылось…

Валька, не соображая, что делает, бросилась к храму. В голове у нее вихрем проносились такие же глупые, сентиментальные, бестолковые мысли.

Оставим ее. Лишь Тот, с Кем стоит она сейчас наедине, под дождем, знает ее путь.

* «Что тебе до нас, Иисус, Сын Божий,» – кричали Христу бесноватые. Цитата из Евангелия от Матфея 8:29