Заседание 138. Оседлай мечту. Глава 5

Первый Самый Важный Урок, полученный мною от жизни, — увы, впоследствии он был весьма основательно забыт. Забыт настолько, что даже и по сей день вспоминать получается с переменным успехом. Урок сей прост до неприличия: желай, но не гонись. Пребывай в своём желании, живи в нём, как принцесса в заколдованном замке. Он заколдован, но при этом он — волшебный. А в волшебных замках скучно не бывает.

Ну, то есть если принцесса сама, добровольно не станет игнорировать маленькие чудеса, сосредоточив все свои помыслы на страстном ожидании Счастливого Конца Сказки и, как следствие, ничего не делать, тупо сидеть у окна и, соответственно, смертельно скучать.

Счастливый-то он счастливый, но ведь всё-таки конец. А от концов в этой жизни никуда не денешься. Счастливый конец можно существенно отдалить или даже превратить в несчастливый: представьте, если вы будете, вместо осмотра волшебных достопримечательностей и дразнения бедняги-дракона, приговорённого вас сторожить, целыми днями рыдать в подушку. Приехавший Принц, обнаружив опухшую от слёз и пирожных помятую особу, может ведь и вовсе потерять боевой дух. И если он даже прикончит беднягу дракона, и так полудохлого от ваших истерик, то вы же ему потом сами жизни не дадите за то, что он вами недостаточно восхищается.

За концом обычно следует новое начало — чего-то совершенно другого. И уж коли наша такая судьба — всю жизнь переезжать из одного волшебного замка в другой, то куда как глупо, едва ступив за ограду, начинать ломиться обратно с воплем: «Выпустите меня отсюда немедленно!»

Что в принципе зачастую более чем обоснованно: счастливое начало следует только за счастливым концом, а за несчастливым следует несчастливое же начало. Которое, кстати, запросто может закончиться счастливо, просто, в условиях неудачного прохождения предыдущего квеста, вам придётся бежать штрафные круги — по два за каждый промах, если я всё правильно помню.

Тут одно хорошо: в отличие от биатлона, у нас не бывает соперников, кроме нас же. И нашего законного первого места, золотой медали «За отвагу» и праздничного кубка с шампанским у нас никто не отнимет —опять же, кроме нас самих.

Но кто станет утверждать, что штрафные круги — это хорошо, и их следует множить и множить до бесконечности, старательно зажмуриваясь и визжа «нехочудайтевотпрямщасибесплатно!» перед каждой «мишенью»?

А тем не менее лично я занимаюсь этим иногда и по сей день.

А тогда умела просто жить. Несмотря на то, что и в волшебных замках не всё течёт гладко. Волшебный-то он волшебный, но ведь — заколдованный…

Сверяя хронологию, я с удивлением обнаруживаю, что в то лето, кроме конюшенных подвигов, каким-то образом уместилось ещё и двухмесячное лечение в детской психоневрологической клинике — между прочим, стационарное. В свою очередь в лечение втиснулись мои первые дискотеки с медленными танцами (с мальчиком); первый поклонник; его первое признание в любви (в стихах); интересный опыт доведения до истерики психотерапевта-практиканта; обнаружение моей полной невосприимчивости к гипнозу; первая успешная терапия панических атак и последовавшая за ним более чем пятнадцатилетняя ремиссия при условии отсутствия работы с психологом — впечатляющий результат в моём непростом случае, кто бы там чего ни говорил.

Два месяца пребывания в подростковом коллективе, где над моим увлечением (больше похожим на манию) никто не смеялся. Даже несмотря на то, что первоначально меня положили отнюдь не в санаторное отделение. И первым вопросом, который задала мне коротко стриженная — вернее сказать, бритая — девочка, когда неприветливая нянька, уходя из двадцатиместной палаты, заперла за собою дверь, было: «Ты домашняя или интернатская?»

То есть меня спросили, не из детдома ли я. Потому что, как выяснилось, примерно половина пациентов была из детдома. Они не были больными в клиническом понимании этого слова, просто плохо себя вели, и их отправили на лето не в пионерский лагерь, а в психушку. Просто потому что в тюрьму пока было не за что, а путёвок на всех не хватало.

Драться или просто защищаться я тогда не умела. А в хулиганские компании попадала при этом с завидной регулярностью. Это потом, когда я не только научилась, но даже где-то полюбила выяснять отношения, хулиганы как-то рассосались… Но это случилось уже в пору моей второй, «эльфийской» юности и оперного театра (ой, а то во взрослом коллективе не приходится драться! Приёмчики другие, смысл тот же).

Впрочем, в моей жизни отношения с откровенными хулиганами у меня, как правило, складывались лучше, чем с благополучными «домашними» детьми. Которые в отдельных случаях по уровню агрессии были далеко впереди питомцев госучереждений. Узнав, что я умею играть на пианино, «детдомовские» немедленно возжелали у меня учиться. Пришлось учить. Мы нарисовали клавиатуру на бумаге для рисования, которую нам выдавали после завтрака. Мои бритые ученицы занимались «музыкой» не просто с охотой, а с остервенением.

Из «домашних» детей в наличии имелись только больные и потому мирные и неприставучие. В этом психушка для меня крайне выгодно отличалась от заточения в пионерлагере, где до меня постоянно кто-то докапывался…

После карантина меня перевели в санаторное, где лечились дети со всего СССР. Лечились в основном от тяжелейших видов заикания, энуреза, неврозов и прочего в таком духе. В отделении царил дух взаимопомощи и взаимоподдержки. В четырёхместной палате подо мною первым делом сломалась кровать — а я просто на неё села, собираясь по всей форме представиться «дедушкам».

Дальнейшее потрясло меня до глубины души, поскольку абсолютно противоречило привычному опыту общения в среде сверстниц. Вместо того чтобы начать злорадно ржать, совершенно чужие девочки кинулись вытаскивать меня из руин рассевшейся кровати. Хотя без смеха не обошлось, но ведь вид у меня действительно был забавный…

Не старинный, но достаточно романтичный старый двухэтажный особняк в саду, цветущий розовый куст под распахнутыми настежь окнами рекреации на первом этаже, послеполдничные выходы в город в сопровождении медсестры, замаскированной под пионервожатую, любительский театр и дискотеки каждый вечер. По выходным — домой…

Ну и, конечно, на конюшню. Правда, не помню, чтобы тем летом я бывала там часто.

Поскольку при моём тогдашнем диагнозе самостоятельное перемещение и пребывание куда/где бы то ни было субъективно находилось под большим сомнением, на конюшню я тоже могла попасть только в сопровождении кого-нибудь. Поэтому мы отправились туда с мамой.

Отправились не с самого утра, а попозже, часикам к 11-ти, и приехали к моменту наибольшей суматохи. Кроме того, около и внутри тренотделения обнаружилась толпа народу очень странного вида. Это была ни пойми откуда взявшаяся иностранная делегация. Я не знаю, чего они у нас забыли, на людей, имеющих профессиональное отношение к лошадям, они как-то похожи не были. Они бродили по конюшне, заглядывали туда и сюда, путались под ногами, в общем, всячески мешали.

Впрочем, я решила, что они кстати: мне, раз уж пришла, надо было что-то делать, а маму вполне можно было отпустить погулять вместе с иностранцами. Я огляделась по сторонам в поисках работы, подняла с пола бинт… как тут мимо пронеслась Нина и вдруг обратилась к маме с каким-то высказыванием, которого мама, естественно, не поняла, поскольку это был явно немецкий язык.

Нина пожала плечами и усвистала прочь.

Потом делегация удалилась, после чего стало ясно, что сегодня гостями конюшни стали ещё одни мама с дочкой. Обе робко жались к стенке и смотрели вокруг глазами, полными смятения.

Я понесла смотанные бинты в сбруйную и наткнулась там на Нину, которая вдруг соблаговолила обратиться ко мне с вопросом:

— Кто это? — спросила она, кивнув головой в сторону мамы, которая как раз проходила мимо двери.

— Моя мама, — проблеяла я.

— А, — Нина сразу потеряла интерес к беседе. — Я думала, ещё одна финка.

Тут с проездки вернулось сразу несколько лошадей, и все бывшие в наличии работники кинулись их распрягать. Я и глазом моргнуть не успела, как моя мама была отправлена на трудовой подвиг в качестве водителя водилки. А Нина тем временем подошла к перепуганной парочке у стены.

Оказалось, что в принципе Нина умеет говорить не так грозно. Во всяком случае с этими двумя она обращалась весьма доброжелательно. Даже более чем.

— Хочешь на лошадке посидеть? — спросила она у девочки, которая, судя по виду, была примерно моей ровесницей.

Девочка кивнула; мне показалось, не столько от желания посидеть на лошадке, а от страха отказаться от предложения.

Нина проводила посетительниц к деннику Партиты и открыла дверь. При виде выглянувшей в коридор кобылы девочка испуганно попятилась. Мама подтолкнула её в спину:

— Не бойся, — сказала Нина, — это самая смирная лошадь у нас. Ну, подходи, возьмись руками за холку, согни ногу… да нет, не так…

Несколько попыток водрузить девочку на спину этой светло-гнедой дылды не увенчались успехом. И тогда я не выдержала:

— А можно мне?..

Нина окинула меня критичным взглядом, видимо, прикидывая, достойна ли я такой чести, но, наконец, решила, что так и быть.

Теоретически способы посадки на неосёдланную лошадь я, разумеется, выучила по книжкам ещё год назад, поэтому через секунду я уже сидела верхом. Впервые в жизни.

Я! Верхом! На лошади! Обалдеть!..

На что это за ощущение, когда первая большая мечта начинает сбываться? Не многочисленные детские «хочу», а именно большое, первое сознательное, твоё собственное желание, ради исполнения которого ты уже вполне по-взрослому трудился и претерпевал трудности и невзгоды?

Ни на что это не похоже.  Но ради этого вполне стоит жить. Так мне показалось тогда, и я до сих пор не изменила своего мнения.

Тем более что Нина не смогла удержаться от комментария по поводу моего взлёта на спину Партиты. Повернувшись к той, другой девочке, она укоризненно сказала:

— Вот, видишь, как надо?

Она даже не потребовала, чтобы я немедленно слезла. Взяв Партиту за недоуздок, она заставила кобылу сделать один круг по деннику. Учитывая габариты лошади и размеры денника, это скорее был пируэт на месте, чем круг, но для первого раза…

— Слезай, — велели мне.

Я слезла.

Нина снова занялась уговариванием девочки, которая отнюдь не горела желанием (вот ненормальная!) повторить мой подвиг. А я, всё ещё переживая свой первый триумф, пошла посмотреть, как там мама.

Мама бегала по кругу, пытаясь остановить разогнавшуюся водилку. С её слов, беготню устроили сами лошади. Как там оно было на самом деле — теперь уже не выяснишь.

И как её остановили, я тоже не помню. Бегающая водилка — не столь уж редкое явление, во всяком случае, с неё никто не оборвался и не убежал, а стало быть, ничего страшного. На ипподроме было мало любителей циклиться на неприятностях, которые не произошли.

Что же касается меня, то я была захвачена собственными чувствами. Я знала, что уж если что-то решило сдвинуться с мёртвой точки, то оно непременно продолжит своё движение.

Иначе просто не бывает.