Читайте также: Заседание 18. Депрессия: репортаж из преисподней. Выпуск третий

— Кажется, я наконец-то придумала заголовок для нашего интервью. Первоначально я хотела назвать его «Депрессия: взгляд изнутри», но теперь… Ладно. К сожалению, мы продолжаем.

— Не к сожалению. Не уверена, что если мы бросим на полпути, мне станет легче. Может быть, оно для того и затеялось, чтобы я смогла избавиться от этого окончательно, кто знает. Во всяком случае, я очень на это надеюсь. Поэтому давай дальше.

— Хорошо. Итак, беременность прервалась на шестой неделе…

— Примерно на шестой. Точнее никто не знает. Месяц я провела в таком вот кошмаре, но, как это ни дико звучит, продолжала ездить на работу. Хотя не могла ни спать, ни есть. Я с трудом заталкивала в себя что-нибудь типа яйца всмятку и потом сидела, стиснув зубы, чтобы не вырвало. Таким же методом заливала в себя пол-литра кефира. Или ещё что-нибудь, что не нужно было бы жевать, а можно проглотить как можно быстрее. Всё это время я была уверена, что это токсикоз. Типа не повезло мне с беременностью. Собственно, все так думали. А мои жалобы, соответственно, принимали за обычные жалобы впервые беременной, ну просто чересчур эмоциональные. И, разумеется, не придавали им большого значения.

Я уже говорила, что ко мне с детства прицепились некоторые ярлыки. Например, родители решили, что я лентяйка, и в дальнейшем меня многие так воспринимали (прежде всего — я сама), чаще всего  вопреки реальному положению дел, вследствие чего я заимела ужасную привычку впахивать как лошадь до полного изнеможения – лишь бы оправдаться в собственных глазах. Откуда-то (вероятно, оттуда же) на мне оказался также ярлык нетерпеливой, капризной и эгоистичной особы. А многолетняя практика подготовки к исповеди по разного рода книжкам « в помощь кающимся» утвердила меня в этой мысли, и ничего хорошего из этого, как видно, не вышло.

— Извини, перебью. Как бы нам с тобой не словить кирпичей за такие слова…

— Давай уточним. Я не собираюсь в дальнейшем перечитывать это интервью, а уж тем более смотреть комментарии. Конечно, знаю, какие холивары бывают даже на православных порталах, но я словесные войны не люблю. Вот чисто конкретно бамбуковой палкой кому-то вмазать или от кого-то получить – завсегда велкам. Так что, насчёт кирпичей ты решай сама, в конце концов, тебе-то что, полетят они не в тебя, а в меня, а меня тут нет… Но если очень надо, можешь и удалить особенно неудобные сентенции. (Я ничего не удаляла. Прим. Л. Дунаевой)

Так что я настаиваю: при нашем положении дел в церкви, когда фактически каждый батюшка волен творить что захочет и советовать что угодно, в меру собственного инфантилизма и необразованности, простому человеку, особенно невротического склада, очень трудно правильно сориентироваться. Смотри: сейчас я тоже исповедуюсь, сейчас я тоже, а может быть, и гораздо лучше замечаю свои недостатки и промахи, но если раньше это повергало меня в уныние… ну, ты, может, знаешь, как оно после исповеди: опять одно и то же, я такая-сякая, я никогда не спасусь, вот и ходишь с постной рожей и света белого за виной не видишь…

— Знакомо.

— Ну вот. Теперь я скорее радуюсь, что мне есть над чем работать.

— Хм. А как же покаянный плач о грехах?

— Не знаю. Я не монахиня, мне об аскетике лучше не заморачиваться. Я обычная. А дар слёз, насколько мне известно, это уже признак определённой степени святости. Раньше я выжимала из себя слёзы, накручивала себя, расковыривала, лишь бы типа от «окамененного нечувствия» избавиться. А поправить почему-то было некому. Потому что батюшка, которого я выбрала, тоже был… Ладно, короче. Рыбак рыбака…

В общем, терпела я  свой «токсикоз», терпела… А потом оказалось, что я уже месяц как не беременна. Извини за подробности: начались выделения, я пошла в поликлинику, оттуда меня на скорой в больницу, посмотрели – а там зародыш максимум пятинедельный, а сейчас уже десятая пошла… Ну что, чистка, а из больницы – сразу к психиатру. Диагноз был поставлен ещё в коридоре: доктор пошла в кабинет, на меня взглянула, говорит:а, вы ко мне, сразу видно! А потом: у вас депрессия.

— Что ты почувствовала?

— В первый момент – огромное облегчение. Раз у того, что со мной происходит, есть название, да ещё такое привычное современному слуху… На всякий случай я рассказала доктору, как меня круто колбасит, а она пожала плечами: ну, голубушка, да, вот это и есть тревожная депрессия, самая тяжелая с точки зрения переносимости психическая болезнь. Это то, чего боятся все врачи, у которых на руках разного рода тяжёлые соматические пациенты.

Например, онкологи: пока у человека есть надежда, он живёт и борется. Поэтому депрессия – самый худший вариант развития событий при любом заболевании. А вот у вас она сама по себе произошла, поэтому и называется – эндогенная, то есть от внутренних причин. Бывает экзогенная или реактивная, когда кто-нибудь умер или муж бросил, а у вас вот так. Ничего, сейчас терапию подберём, будем лечиться, но учтите, что все антидепрессивные средства действуют не сразу, так что ещё недельку-другую придётся потерпеть.

— Потерпела?

— Ну… по сравнению с предыдущими неделями это и терпением не назовёшь. Во-первых, побочным действием антидепрессанта оказалась сонливость. Так что я смогла спать. И поесть стало получаться. И от работы меня освободили. Потому что раз доктор сказал, что я больная, значит, мне положен больничный. Ну, и батюшки перестали парить насчёт «бесовских наваждений». Или мы с мужем перестали им верить… на некоторое время.

— Это как?

— А вот так. Видишь ли, я тогда не знала одной важной вещи, которую, в общем-то, необходимо знать всем психическим больным: психофармакология – наука эзотерическая. Это одна из шуток врачей-психиатров, в которой, соответственно, содержится почти сто процентов правды. А основана она на том факте, что на каждого больного один и тот же препарат действует совершенно по-разному и непредсказуемо. Поэтому лекарственные схемы психиатр подбирает практически вслепую, интуитивно. Разумеется, очень часто оказывается, что схема не работает. Тогда врач подбирает другую. И ещё раз, если опять не помогло. И ещё раз, и ещё, пока не найдёт эффективную. Но я, повторяю, этого не знала. Хуже того,  мне опять не повезло с врачом!

Вернее, я обнаружила потрясающую способность не просто дважды наступать на одни грабли, а исключительно по граблям и ходить! Ведь после гинекологического отделения я поехала опять не в родной районныйй ПНД, а в платную клинику! Правда, в другую, не в ту, куда с паническими атаками. А там только первый приём психиатра был бесплатный, а остальные… К счастью, за время работы в том деревенском храме мы с мужем успели кое-что скопить, благо тот молодой бизнесмен платил нам очень хорошо (поэтому и просил не рассказывать жене, ведь он от своих детей отрывал!). Так вот, сбережения благополучно ухнули на визиты к той даме-психиатру. А бывали мы у неё очень часто. Потому что, после того как я слегка выспалась и поела, мне стало казаться, что дальше-то дело не идёт. Не помогают мне лекарства, а она как-то не чешется. Потому что… Хочешь прикол?

— О, вижу тебе полегчало! Хочу.

— Эта докторша во время визитов не переставала строить глазки моему мужу. И ещё она постоянно рассказывала ему (в моём присутствии), что вот, мол, не совсем удачно вы, молодой человек, женились. Взяли за себя слабенькую, инфантильную девочку с очччень низкой витальностью, плаксу и капризулю. Вот посмотрите, какая она у вас худенькая, тощенькая, ножки-ручки как спички… А вот я (то есть, она), вся такая шикарная дама (и декольте на стол выкладывает) и преуспевающий доктор…

— Погоди, честно?

— Честнее некуда. Но муж оказался на высоте. В смысле нравственности. В других смыслах мы с ним оба отнюдь не блистали умом и сообразительностью. Схема по-прежнему не работала, я достала докторшу своими жалобами, и она не изобрела ничего лучше, как увеличить дозу нейролептика… А я к тому времени уже опять вернулась в хор. И вот, приняла я лекарства перед Литургией и вдруг чувствую: не могу на месте сидеть. То есть вообще. Тревога такая, что только из угла в угол метаться. Прямо как вообще не лечилась. У меня и тогда это было, врачи в просторечии называют «неусидкой», когда больной мечется туда-сюда. Потому что если остановишься, ещё хуже становится. Угу.

А мне, между прочим, три часа нужно на месте выстоять и службу спеть. Но я поняла, что не смогу. Выбежала из храма и три часа вокруг него него круги нарезала. Потом муж позвонил докторше, а она на голубом глазу: а разве у вас нет циклодола? В данном случае циклодол является корректором, который назначают для купирования той самой «неусидки». Спецпрепарат, между прочим, по синеньким рецептам! Откуда бы он у меня был, если мне его никто не выписывал?! Я говорю: и чё мне теперь, подыхать? А она уже проехала, что с моим мужем ей не светит, и говорит: я не знаю,  что с вами делать, езжайте в Кащенко.

— Мило…

— Не то слово. Ты же знаешь, что Кащенко — это такая народная страшилка. Кстати, говорят, что незаслуженно. И доктор отлично это  знала, просто она рассердилась. Но в Кащенко мы не поехали, потому что вспомнили про ПНД. Наконец-то.

— Лучше поздно…

— В ПНД мою старую карту нашли, возобновили и направили в дневной стационар. С утра приезжаешь, процедуры делаешь, если надо – до обеда там лежишь, обедаешь и домой. Но мне не надо было, мне назначили уколы внутримышечные, а я их и сама себе умею делать.

— Сама себе уколы?!

— Ой, да запросто… В общем, другую схему начали. Молодой врач у меня был… Каждое утро спрашивал, «появилась ли активность». А я каждое же утро пыталась объяснить ему, что активность у меня никуда не девалась, у меня тревога постоянная. Но то ли я не так объясняла, то ли он не слушал – непонятно. Профессор тамошняя меня приняла и сказала ему, что на его месте применила бы более сильный нейролептик (он в схеме как раз антитревожную функцию выполняет, как я поняла), но молодой человек её не послушался. В общем, меня благополучно лечили не от тревожной депрессии, а от апатической. Результат – через два месяца схема перестала работать окончательно.

— То есть, снова с врачом не повезло?

— Ну… Или мне с мозгами не повезло. Или я просто не умела доходчиво описать своё состояние, а это очень важно! Понимаешь, я ведь с детства боялась быть кому-то в тягость, кого-то напрячь своими проблемами… Вот и с врачами не умела настаивать на своём, жаловаться нормально не умела, а у врача, извини, в коридоре ещё десять штук таких же сидит, ему телепатией некогда заниматься. Короче, я пошла обратно к своему участковому и попросилась в психиатрическую клинику.

— Что, сама?!

— Сама. Очень я от «неусидки» мучилась, дома по коридору туда-сюда часами ходила, как маятник. И подумала, что в больнице коридоры длиннее… Серьёзно.  Кстати, вот  скажу: попасть в психиатрическую клинику не так просто как кажется. Сначала меня долго отговаривали. После этого ещё пару раз переспросили, точно ли я готова подписать согласие на госпитализацию. Только после этого, получив мою подпись, меня отправили домой собирать вещи.

В больницу  мы с мужем приехали на метро. Так что, никаких «скорых» с мигалками, смирительных рубашек и страшных санитаров. В приёмном отделении мы передали конверт из ПНД, дежурный врач направил в лечебное отделение, объяснив порядки и правила: часы посещений, список недозволенных вещей, порядок отпуска домой на выходные.

— Из психушки на выходные отпускали?!

— С мои диагнозом, когда убедились, что у меня нет намерения совершить суицид? Запросто. И в город с мужем погулять. Только не сразу, а недельки через две-три. Но я до домашних отпусков не долежала, меня раньше выписали.

— За хорошее поведение?

— Ну типа… На самом деле, в психиатрических клиниках многие бузить начинают, с няньками ругаться – почему, мол, ножницы нельзя в палате держать. Не понимают, что они сами, может, и без суицидальных мыслей, а соседке по палате в голову стукнет и… понятно. Да ещё у нас кое-где практикуют методы репрессивной терапии…

— Это что такое?

— А это когда у тебя депрессия, а на тебя ещё и накричат, дадут на буйных полюбоваться, которые в надзорной палате привязанные лежат…

— Брр…

— Между прочим, говорят,  некоторым помогает. Мне не помогло. Я  так испугалась, что даже депрессия куда-то временно спряталась. Правда, там ещё схема была любопытная: у меня от этих лекарств часть эмоций просто вырубилась. Ну например, мне муж принёс мою любимую книгу, а я её читаю и ничего не чувствую, как будто бумагу жую… В общем, отделение переполнено, мне вроде терпимо, меня и выпихнули поскорее. Муж приехал на машине забирать, мы только из ворот выехали, а меня опять сразу же и накрыло. Так что, он меня прямо в ПНД повёз обратно. Я там сидела вся в соплях – ну, знаешь ли, в который раз обломаться, — а врачи, помню, друг на друга кричали, что меня нужно на другую схему… снова в дневной стационар… А я говорю: поехали отсюда. Хватит. Ничего они не могут. Мы и поехали.

— И что?

— И ничего. Если бы я знала тогда то, что знаю сейчас, я бы не уехала. Я бы трясла врачей и меняла схемы до тех пор, пока что-нибудь бы не сработало наконец. Лекарств на нынешний день – огромное количество. Методов лечения – огромное количество. Но я совсем пала духом. И снова пошла гулять по граблям: решила, что раз врачи не помогли, то это действительно бесы, и я буду лечиться как батюшки говорят.

— Так, в этом месте нам могут задать вопрос, а почему, собственно, ты уверена, что это не были действительно бесы?

— Дореволюционный психиатрический тест на бесноватость знаешь? Больному предлагают несколько стаканов с водой. В одном из них – святая. Бесноватый никогда этот стакан не возьмёт. А я в то время не то что святую воду литрами пила, я ею и обливалась… Да и к причастию своими ножками ходила, никто меня не держал втридцатером. Интересные такие бесы получаются: святыни им нипочём, а вот электрошока испугались…

Но это потом. А тогда бросили мы нечестивую психиатрию и бросились к святому нашему старцу, духовнику настоятеля. А он такой, знаешь, всегда благостный, улыбается, и мне тоже этак с улыбкою: это, милая, бесы, ты вот постись, молись, Бога благодари, лекарства выкинь, а вместо них маковое молочко потребляй, отвар овса и разбавленный кагор. А ещё велел мне косу отстричь. У меня коса была до задницы. А он сказал – ты замужняя, тебе коса всё равно что мне, простому иеромонаху, архиерейская мантия.

— Не вижу логики…

— Мы тоже её не видели. Но косу отрезали. Потому что старец — он святой, у него, мол, всё с прикровенным смыслом… Вот и наш молодой спонсор всё рассказывал, как он по любому вопросу к батюшке ездит: покупать ему новый особняк или нет, строить новый нефтеперерабатывающий завод или погодить… И всегда, мол, после батюшкиного благословения всё складывается самым чудесным образом. Вообще вокруг того старца много народу тёрлось, в основном очень богатого и влиятельного. Ну, или дамы полупреклонного возраста, всё шёпотом про батюшкины чудеса друг другу пересказывали, да про ужасы всякие, как кого бес на эскалаторе за ногу дёрнул после исповеди  и так далее. Душа же, блин, чуда жаждет… Ну вот, и отрезали мы косу. А ещё старец велел мне всё время улыбаться, запретил жаловаться и плакать…

— В туалет ходить не запретил?

— Тебе смешно… А мы всей семьёй купились. У меня ведь вся семья к тому времени давным-давно воцерковилась. И муж, и мама, и папа, все решили: батюшка велел, значит, надо исполнять. И понеслось всё по новому кругу. Я уже конкретно света белого не вижу, почти в буквальном смысле. Я цвета перестала воспринимать. То есть умом понимаю, что вот это – синее, а вон то – красное, а воспринимаю всё как серое. И плоское. Как на фотографии. Спать не могу, есть не могу… Рук своих я уже не боялась просто потому, что боялась уже конкретно собственного «я». Ну, не знаю, как объяснить. Что я – это я и всегда буду я, и никем другим не буду. Помню, стала буддистам завидовать: у них-то там это самое «я», кажется, величина непостоянная и после смерти куда-то там на элементы распадается… Впрочем, я не эксперт по религиям.

— Слушай, но ведь это страшно – быть, быть, а потом бац и распасться на элементы…

— Да, в пору панических атак меня такая мысль напугала бы не менее эффективно, чем мысль про зелёную травку на могилке.  А тогда всё наизнанку вывернулось. Восприятие мира, восприятие себя… То есть, к дереализации ещё и деперсонализация прибавилась. Между прочим, я себе этот диагноз сама поставила, при помощи интернета. Врачи потом подтвердили.

Кстати, мне кажется, вот сейчас самое время сказать, зачем я согласилась на это интервью.

Во-первых, если бы когда я была больна, мне на глаза попалось что-то подобное, мне бы это очень помогло. И тогда я судорожно искала в интернете нечто похожее, и по крупицам находила, но случайно, потому что не знала, какое слово или фразу задать поисковику… Но когда я находила хотя бы что-то, похожее на мой случай, мне это помогало искать дальше. Вопреки тому, что надежды вылечиться у меня не было. Я имею в виду – не было субъективно.

При депрессии человек не способен испытывать надежду, как и все прочие положительные эмоции. Или почти не способен. Но когда я вдруг видела, что кто-то испытал нечто подобное и смог из этого выйти… Кто-то смог, значит, и я, наверное, смогу. Вот поэтому я согласилась. Может быть, когда ты это напечатаешь, кто-то прочтёт и подумает так же: если вот эта дурында Наташа смогла выбраться, то и я смогу. Даже если этот наш трёп поддержит одного человека и хотя бы на одну минуту, я буду считать, что не зря вспоминала и говорила. Я знаю, что такое — целая минута надежды, когда живёшь в полном отчаянии. Даже полминуты.

— Ну… вот я где-то поэтому это и затеяла. Потому что у меня насчёт панических атак то же самое происходило.

— Да, кстати. Ведь у меня уже была одна история! Наткнулась как-то в блогах на пост с описанием вот такого же состояния. Беременная, мучается, а все только улыбаются и поздравляют. А симптомы все «мои»! Я ей написала. Она мне. Какое-то время так и общались… В общем, она потом сказала, что ей легче стало уже оттого, что нашёлся человек, который её просто понял. Сейчас её сыну уже второй год пошёл, насколько я знаю.

Вторая причина… Название портала. Я сначала не поняла, когда мне сказали «Матроны», я подумала – «Матрона». Решила, что это сайт Матроны Московской. Я согласилась для Неё. Подумала, что настал момент выразить свою благодарность делом. Ведь я знаю, что это Она в итоге меня спасла. И ещё Ксения Петербуржская. Мне вообще кажется, что они Там вроде подруг… Потом ты сказала, что «Матроны» — в смысле, просто благородные женщины, а мне это совсем неинтересно, чуть не отказалась.

— Я тогда сама ещё не разобралась. Я ведь там недавно.

— Но теперь-то мы уже всё выяснили. Ладно, вернёмся. Мне хочется поскорее разделаться с этой чернухой. Вспоминать – реально, тяжко. За эти несколько лет я не впервые пыталась, даже пробовала записать, но не смогла даже до середины, бросала от греха подальше.

В общем, сияющий старец благословил жить как ни в чём не бывало. И не жаловаться, а на все вопросы улыбаться и говорить «Слава Богу». Старца надо слушаться, он святой, ему видней… Так что —  на работу езжу, пою и дом веду, и улыбаюсь, и плакать не дерзаю. Потому что старец не велел, а ещё — я однажды не выдержала, разревелась при муже, а мой несчастный муж взял ремень…

— ???????!!!!!!!

— Ага. Двадцать первый век на дворе, супружеская пара с высшим образованием, да…

— И ты не обиделась?

— Мёртвые не обижаются. Серьёзно. К тому времени я чувствовала себя как бы умершей. Я помню, как страшно тосковала по всем. Просто – по всем людям. По знакомым, по незнакомым… просто по живым людям. Я держала мужа за руку и тосковала так, словно он уже умер. Потому что это всё равно: что я мертва для всех, что все мертвы для меня. Мы в разных мирах и уже никогда не встретимся. Боль я чувствовала, конечно, но несколько ударов ремнём критического веса уже не имели. Пойми, я не жалуюсь на него. Он уже не знал, что ещё сделать. И я не знала. Мы оба не знали. Он подумал – если я ослушалась батюшку, вдруг мне станет ещё хуже? Мы же им верили. Мы же столько книжек прочли, что батюшкам обязательно надо верить, любым, и не сметь их критиковать, ибо это есть грех осуждения священников, которые «не как прочие люди», они особенные, их трогать не смей, у них такой тяжкий крест, такое высокое служение…

Кстати, сейчас хоть церковную цензуру ввели на книги духовной направленности. Ура. Наконец-то сообразили.

Вот мы и не смели даже усомниться. И муж спасал меня, как мог. Хватался за соломинку. Даже если бы я и могла тогда обижаться, я бы… не могла. Не тот случай.  Ведь даже если бы он меня тогда бросил, это было бы совершенно естественно и нормально! Я бы и сама с удовольствием сбежала от себя, просто мне некуда было. Я уже говорила: с тех пор я точно знаю, что любым человеческим силам, любому благородству есть предел, и он очень-очень недалёк, увы…

Да, есть люди, которые шагают далеко ЗА этот предел, но это уже трансцендентно. Да, мой муж как раз из таких трансцендентных.  Можно говорить, что матери и отцу в чём-то легче долг соблюдать, потому что биологическая привязанность, бла-бла-бла, но это неправда. Я знаю одну девушку, которая была в сходном со мной положении, но не замужем. Так её родная мать — бросила! Девчонка слегла в психическом параличе, врачи сказали — безнадёжно, и мать отказалась за нею ухаживать.

Хорошо, что у неё были очень близкие друзья, забрали к себе, в Москву из Питера. Мы с ней на одном форуме познакомились в интернете, я уже заболевала, она уже лежала давно. Кстати, год назад мы с ней встретились в реале совсем по другому поводу и нечаянно выяснили, что это были мы тогда. Она на встречу на своих ногах пришла. Я так обрадовалась…

— Чую, дело неумолимо приближается к хэппиэнду…

— Да, приближается. Однако, как все мы знаем, темнее всего бывает как раз перед рассветом. Просто моя полярная ночь получилась довольно долгой. Год и два месяца. Я помню это семнадцатое июня 2006 года, через год после начала болезни. Я тогда подумала – всё кончено, это дата моей смерти. Даже хуже – гибели. Неважно, что я протяну ещё, может быть полгода, но семнадцатого июня 2005-го я умерла, умирание продолжается уже год. Испробовано, кажется, всё. Под занавес были какие-то сомнительные начинающие и потому почти бесплатные  гештальт-терапевты и весьма позитивно настроенные – наверно, потому что весьма дорогостоящие —  гомеопаты… но я уже была подобна дохлой рыбе. Страшнее всего для меня были ранние летние восходы и яркий солнечный свет. Так я дотянула до середины августа…

— И тут, наконец…

— Да, вот именно так.  Извини, я расскажу про «наконец», но сначала про другое. Кендо я недавно занимаюсь. У нас там экзамены на степени мастерства. Знаешь, на какой день пришёлся мой первый экзамен? Как раз на семнадцатое июня! Ровно через семь лет, день в день. Я очень смеялась. И я не просто сдала, я сдала лучше всех в группе… Не хвастаюсь: радуюсь. Ведь по идее я должна была к этому времени либо лежать в гробу,  либо сидеть на инвалидности – расплывшаяся от лекарств, старая, никакая…

Мы потом пошли с мужем в японский ресторан отмечать, и я с собой в ресторан потащила свой синай, не могла с ним расстаться, разве что доспехи не потащила, на радость официантам. И день был такой яркий, солнечный, и я так ясно чувствовала, что я – это именно я, и это так прекрасно, и что я всегда буду — я, и я буду стараться быть лучше, чище, и что может быть желаннее, чем знать, что возрастанию нет предела?

Да, представить трудно, но ужас при мысли «я – это я», от которого, казалось, уже ничто никогда не спасёт,  сменился восторгом.  И я даже наконец смогла поблагодарить Бога за всё, что случилось. Потому что, не будь того, что было, не было бы и этой победы. И ещё много чего замечательного не было бы… Кстати, а как ты решила назвать наше интервью?

— Депрессия: репортаж из преисподней.

— Да, мне говорили, что названия тебе даются хорошо… Хотя я по литературе не спец. Ты, конечно, как знаешь, но учти, что это название до сих пор прокатит, а дальше уже нет.

— Уже поняла. Как тебе это: «Депрессия: через тернии к звёздам». Пойдёт?

Продолжение следует…