Читайте также: Заседание 20. Депрессия: через тернии к звёздам. Выпуск первый

Краткое содержание предыдущих выпусков. Наташа N, православная христианка, крестившаяся в юные годы по собственному желанию и много лет прослужившая в церкви в качестве регента и певчей, столкнулась, подобно многим из нас, с некоторыми специфическими проблемами, связанными с неправильным отношением к священникам в частности и к духовной жизни в целом.  Депрессия явилась не столько следствием их, (хотя во многом обстоятельства поспособствовали ускорению процесса), сколько, по словам самой Натальи, помогла лично ей выявить некоторые совершенно вопиющие перекосы, благополучно существующие в нашей церковноприходской жизни даже и доднесь, и, соответственно, взглянуть на многое по-новому. Я, Л. Дунаева, сочла полезным взять интервью у человека, который не понаслышке знает, «что такое плохо» и, главное, как с этим бороться. И сегодня я с радостью представляю вашему вниманию заключительную часть беседы.

— Итак, основные невзгоды остались позади. Ты выписалась из психиатрической клиники и…

— И тут же захотела лечь обратно. С этим сталкиваются многие пациенты. Дома по первому времени нам бывает трудно. Особенно тем, кто не выписывается из больницы сразу на работу. Да, кстати, если кого это волнует, в вашем больничном листе не будет указано, в больнице какого профиля вы находились. Это конфиденциальная информация… Но мне больничный нужен не был, поскольку я к тому времени уже потеряла светскую работу. Поэтому муж привёз меня домой, и… оставил там одну. В смысле, он-то работал. Там же, в деревенской церкви. Только мне врачи запретили такие напряги на неопределённое время, и муж поехал без меня. Ну, сначала и мне было чем заняться. Ведь меня не было дома почти два месяца – если вычесть выходные – и представьте себе, во что может превратить квартиру оставшийся без присмотра мужчина… У брата к тому времени семейная жизнь уже давно не ладилась, так что, в берлогу квартира превратилась не только благодаря мужу. Поэтому первые несколько дней я занималась генеральной уборкой. Квартира небольшая, но, поскольку бОльшую часть времени я спала, убираться пришлось долго. Когда чайники с заплесневевшей заваркой закончились, мне снова стало не по себе, несмотря на прописанные лекарства, которые я продолжала аккуратно принимать.

— Можно подробнее про «не по себе»?

— Я начала бояться, что это начнётся снова. Как ты понимаешь, страх страха – это тоже страх. Поэтому я часто ездила в больницу и просила положить меня обратно. Ксения так и не положила, но твёрдой рукой указала мне на районный ПНД, где мне должны были отныне выписывать лекарства, и на кабинет психолога, под руководством которого я должна была через какое-то время начать от них отказываться. Ксения сказала, что при тяжести моего расстройства на это уйдёт минимум два года. Я здорово приуныла, надо сказать. Я уже говорила, что на меня смогли оказать воздействие только очень тяжёлые препараты, относящиеся к так называемому «золотому фонду психиатрии». В результате через пару месяцев лечения я сменила свой «природный» 44-й размер на 48-й, ещё чуть позже – с трудом влезала в 50-й…

— Ой.

— Точно подмечено. В общем и целом я прибавила в весе 28 с лишним килограммов, познала на собственном опыте, что такое «растяжки», лишилась возможности сидеть нога на ногу или на коленях, бегать по лестнице через ступеньку (и вообще бегать)… Но в общем и целом я наконец-то стала выглядеть на свой возраст. И, уж кстати, с тех пор как я похудела обратно, мужчины снова перестали восхищённо любоваться мной на улице.

— А что, тогда любовались?

— Комплименты говорили. Иду я, помнится, летом по улице, ноги едва переставляю, а навстречу мужик от восхищения просто сам не свой: «КАКАЯ ЖЕНЩИНА! Не то что эти нынешние селёдки  с голыми пупками!..»

— Понятно. Значит, мы, селёдки, им таки не слишком нравимся.

— Да, пожалуй, не слишком. Вот я теперь снова в своём размере, а сенсей ворчит, что меня «соплёй перешибёшь» и «как я вам объясню, что кендоисту надо ходить животом вперёд, если у вас даже намёка нет на эту часть тела?!» У него-то она очень даже есть, что не мешает ему передвигаться с совершенно немыслимой – во всяком случае, для меня – скоростью… Если бы в природе не существовало тщедушных мастеров-японцев, которые «делают» нас за полсекунды, я бы, пожалуй, всерьёз огорчилась. А так – ничего, просто приходится искать и находить собственные сильные стороны. Они есть у каждого, просто мы слишком часто смотрим по сторонам, вместо того, чтобы приглядеться к себе. Кстати, это относится не только к кендо. Это касается всей жизни. Этому я научилась в течение нескольких лет занятий с психологом.

— Так долго?!

— Долго? Ну, для тех, кто хочет всего и сразу (и, желательно, бесплатно и без усилий с собственной стороны), то, наверно, долго. Что ж, кругом полно предложений типа «избавлю от панических атак и венца безбрачия за десять сеансов». Флаг в руки. Гораздо труднее будет найти настоящего специалиста, который будет работать с тобой серьёзно. Ну, подумай сама. Вот ты по профессии музыкант. Сколько лет ты училась?

— В общем зачёте девятнадцать. А пению – двадцать, да и сейчас учусь.

— Ну вот. Ты двадцать лет училась, грубо говоря, правильно пользоваться своим телом. Психолог будет учить тебя правильно пользоваться душой. Ведь очевидно, что если у тебя начались психические проблемы, то значит, до сих пор твоё функционирование было неверным. В силу кучи причин. Ведь и музыкант может заболеть, если он, скажем, практикует физиологически неправильный метод пения?

— Узлы на связках. Афония. То есть, потеря голоса вообще, в  том числе разговорного.

— Ну вот считай, что депрессия – это что-то вроде душевной афонии. Но, в отличие от повреждений связок, которые уже не лечатся…

— С чего ты взяла? Хороший педагог может вылечить практически всё.

— Тем более. Вот и хороший психолог тоже.

— Как отличить хорошего психолога от плохого?

— Ну… я вот тоже немного занималась вокалом. И у меня был один педагог хороший, и один плохой. Первый педагог на первом же уроке сказал, что он не будет мне ничего показывать голосом, чтобы я не стала ему подражать. Потому что наша задача – найти мой голос, мой собственный, единственный, уникальный. Когда этот, хороший педагог, умер, я пошла к другому. И тот с порога начал подгонять мой голос под собственные вкусы и эталоны. Мол, меццо-сопрано должно звучать именно вот так. И показывает, как именно. У меня горло через три минуты заболело.

Вот так и хороший психолог никогда не станет тебе ничего советовать. Ну, типа «немедленно в церковь» или «немедленно разведись» или «заведи любовника» и так далее. Кстати, например, в Англии существует юридический запрет для психологов давать прямые советы. Пациент может подать в суд и стопроцентно выиграет.

— А как же тогда лечить?

— Лечат не советами. Знаешь, если бы можно было вылечить советом, мы бы тут уже все такие здоровые ходили… Кстати, вспомнила смешное. В последней больнице палаты трёхместные были. И вот, нас было в одной палате сначала двое – с депрессией. А потом к нам подселили новенькую – с паническими атаками. Так она с первого же дня начала доставать нас советами «глядеть на жизнь с оптимизмом», «девочки, ну что вы такие грустные, улыбайтесь, и всё наладится». В конце концов моя коллега не выдержала и сказала, что если бы мы могли улыбаться, мы бы тут не лежали. Потом вздохнула и сказала: «Эх, дали бы мне сейчас ведро дерьма и большую ложку и сказали бы, что «съешь – и выздоровеешь», съела бы с аппетитом!» Я подумала и ответила: «вот когда поймёшь, что дерьмо жрать уже как-то влом, значит, начинаешь выздоравливать».

Это я к чему. Девочка с ПА не могла понять нас, с депрессией. Я-то её понять могла, потому что у меня ПА в анамнезе неоднократно. А у неё до депрессии, слава Богу, не дошло… Она не может влезть в мою шкуру, и никто не может, даже психолог. Так как же он может давать мне прямые советы? Нет, у хорошего психолога пациент работает сам. Сам ищет себя. Психолог только направляет. Это очень творческая работа. И очень тяжёлая. Целый час ты сидишь, как радиоприёмник, настроенный на одну-единственную волну, ты должен уловить малейшие изменения настроения собеседника, почувствовать в потоке слов одно, которое «зацепило» его. Причём он сам даже этого и не заметил, и развернуть беседу в сторону волнующей темы, да ещё так, чтобы пациент не встал в глухую оборону или не психанул,  а наоборот – понял, почему его это так волнует, что он скрывает переживания даже от самого себя…

Работа – врагу не пожелаешь. Помню, пришла я однажды, рассказываю что-то, а доктор мне: Наташа, в чём дело, вы не хотите работать? Я говорю: да нет, вроде, всё нормально, а что? А она: да вот, я вас слушаю и у меня голова заболела. Вы не хотите сегодня работать. И тут я понимаю, что действительно – не хочу. Потому что появились вещи не для психотерапии, а совсем наоборот… Я как раз на кендо пошла, и вдруг почувствовала: это моё! И носила это чувство в себе, как сокровище. И говорить не хотела. Но за несколько лет привыкла работать добросовестно, даже если стыдно или больно, а тут чувствую – не надо, не тот случай, но именно чувствую, а не понимаю. И заставляю себя говорить через пень-колоду… И доктор поняла это раньше меня. Поплатилась головой в прямом смысле, бедная… Тот сеанс стал последним, потому что мы обе поняли, что лечиться мне больше не надо.   То есть, я иногда ещё с ней встречаюсь «для корректировки курса», так сказать. Раз в месяц или реже…

— А в самом начале сколько ходила?

— Начинала с двух раз в неделю. Первый год или два. Потом один раз. Если мне становилось хуже, а такое случалось в первые годы, снова переходили на два раза.

— А от чего тебе могло стать хуже?

— От многого. В первый год, когда доза лекарств была очень высокой, а я, соответственно, была не в лучшей физической форме, мне могло стать плохо от сильной физической нагрузки. Ну, знаешь, дома месяцами сидеть – с ума сойдёшь, летом вдруг захотелось на велосипеде прокатиться. Ну, мы с мужем и вжарили, как встарь, … часика на два. Мол, ну подумаешь, велосипед, по асфальту же… До дома я доехала, а вот наутро меня «накрыло». Я, конечно, в панику немедленно, что «всё опять началось», но доктор вместе с мужем меня уговорили на пару дней дозу увеличить, и ничего, поспала и прошло. Потом уже стала осторожнее. Через полгода нашла себе группу йоги «для тучных и малоподвижных». Первый шажок был. Боже, какие это были кошмарные полтора часа на коврике! Я даже не знала, что можно так уставать и потеть. Но хуже мне не стало, наоборот, хоть какой-то тонус образовался. Разве что в зеркало на себя смотреть было стрёмно: треники в обтяжку, и в этих трениках какая-то ужасно толстая тётка вместо меня… Мне казалось, что я уже никогда не стану «как раньше»… Но всё-таки отдавала себе отчёт в том, что лучше быть толстой, чем в депрессии. Главное – муж меня не разлюбил, говорил, что я и так тоже красивая, но по-другому.

Конечно, меня волновало, что я не работаю. Деньги на психолога мне давала мама, а муж обеспечивал всем остальным. Я искала работу, но безуспешно. Потому что нервничала. Боялась, что не будет денег, боялась быть в тягость, вообще всего боялась, как обычно. А потом подумала: а чё я нервничаю, ну нет работы, пока можно чему-нибудь поучиться. Пошла на курсы английского, недорогие, всё как-то не дома торчать. Поучилась, успокоилась… глядь, и работа нашлась. Причём, не «хоть какая-нибудь», как до болезни, а именно такая, которая мне нравилась. Я даже не думала, что так вообще бывает. Но, видимо, строй моих мыслей уже начал раскручиваться в нормальную сторону. Я потихоньку переставала хотеть быть жертвой, а это дорогого стОит. Я ведь родилась не такой, какой хотели меня видеть родители… Это немного похоже на ситуацию с педагогами по пению. Я родилась заводилой и запевалой, но меня с детства переделывали в застенчивую тихоню, потому что для родителей, которые, по большому счёту, не готовы были стать родителями, это гораздо удобнее. Ну, и традиционное «девочка должна быть скромной»… Ужасно. Когда в тебе голоса на три Больших театра, а тебя заставляют чуть ли не шёпотом объясняться, а чуть забудешься – «как ты себя ведёшь? Это неприлично! Это некрасиво!»

— Немудрено, что тебе кендо так покатило…

— А то! Всё, чего так не хватало в детстве: бегать, топать, орать и драться… в квартире нельзя, а на улицу не вдруг выйдешь, только если гулять выведут на часок. Бедные дети – и мы, и все, кто вырос или растёт, как мы,  в этих многоэтажных клетушках! Это же не жильё для нормальной семьи, а душегубка! Двоим из четырёх человек жизненно необходимо орать и топать, а ещё двоим  – хотя бы иногда побыть в тишине. Не говоря уже о соседях. Я это прекрасно помню. Только мы с братишкой разыграемся – снизу тётя с мигренью: скажите вашим детям, чтобы не топали, у меня голова болит. И сидим, как в тюрьме… До сих пор рассказы о том, что многодетная семья по чьим-то там молитвам получила аж трёхкомнатную квартиру, не вызывает у меня ничего кроме жалости. Хотя типа положено радоваться: чудо! По мне – так издевательство. Будет зайка – будет ему и клетка. И невроз. А без «чуда» родители за эту клетку ещё и пахать будут как рабы на галерах. В наше время хоть бесплатно раздавали…

— Извини. Не могу не воспользоваться… Ты поэтому детей не хочешь? Потому что условий нет?

— Я не хочу, потому что не хочу. Да, условия у нас в стране для деторождения, мягко говоря, не гуманные. Но, знаешь, меня бы не остановило всё-таки. Родила бы и изыскала бы возможности жить по-человечески. Ну, просто у нас многие живут не по-человечески, потому что им сказали, что так вот и надо. Ну, собственно, я про это уже четвёртый час рассказываю. Вот ведь и нам когда-то  сказали, что батюшки – они все особенные, от Бога, им надо верить, что, мол, по вере вашей даже самый никчёмный поп вам полезное скажет… Мда… И ведь купились. Это сейчас понимаешь: чтобы иной поп хотя бы раз в жизни что полезное сказал, вопрошающему нужно веру иметь Серафимову, а тогда на кой ему тот совет сдался?

Вот и сейчас всем говорят, что однушка в городе для семьи с ребёнком – это нормально, просто здорово. А это НЕ здорово и НЕ нормально. Нехватку личного пространства проповедью терпения не заменишь, как и многие основополагающие вещи. Между прочим, больным депрессиями раньше полагалось больше квадратных метров, чем обычным гражданам. Наверно, неспроста.

Но что до меня, то я, как уже говорила, просто не чувствую желания стать матерью. Я не чайлдфри, просто пока вот так. И меня, конечно, уже все достали на эту тему. Начиная с гинекологов и кончая родственниками. Но беременность в качестве лучшего средства борьбы с женскими болезнями… Знаешь, как-то подленько. Так потом можно и сказать ребёнку: а я тебя родила, чтобы вылечиться от эндометриоза. Впрочем, сказать, что «я тебя родила, потому что батюшка сказал – нельзя предохраняться»  — ничем не лучше. Другое дело, что никто этого не говорит. Но из подсознания это никуда не девается. И след свой оставит. И отнюдь не светлый след.

Я слишком долго делала то, к чему не испытывала склонности. Теперь с меня хватит. Когда мама в очередной раз спросила, не хочу ли я помолиться, чтобы Бог дал мне ребёнка, я ей сказала, что не хочет ли она сама помолиться, чтобы Бог для начала дал мне желание иметь ребёнка? Хотя, мне кажется, Он и сам сообразит, что мне нужно.

В общем, я теперь чётко обозначаю свои границы. Хорошо, что для гинекологов у меня есть стопроцентно действенная отмазка «я на таблетках». А то ведь на честное «пока не хочу» они и обидеться могут сильно, а лечиться у обиженного доктора как-то стрёмно.

— Ты до сих пор на таблетках?

— Четвертинка одной таблетки на ночь. Против восьми штук трёх наименований в день… Лечиться мне пришлось долго, поэтому, конечно, химическая зависимость имеет место. Без этой крошки антидепрессанта я плохо сплю. Но гинекологи не в курсе, что антидепрессанты не являются противопоказанием для беременности. Правда, грудью кормить нельзя. А рожать можно… но я им этого не говорю.

Кстати говоря, моя химическая зависимость от антидепрессанта оказалась фигнёй по сравнению с зависимостью дофаминовой…

— А это чё за зверь?

— О, это очень страшный зверь. Дофамин – один из «гормонов радости», как серотонин. И вырабатывается он в организме только от физических нагрузок. Когда я под руководством психолога значительно снизила дозу препаратов и вернулась в свой привычный размер, я начала с большой неохотой подумывать о каком-нибудь фитнесе. Я вообще спорт никогда не любила, любила с книжкой сидеть или за пианино… Это в детстве прыгать хочется, а потом уже не очень. Тем более, что для фигуры мне это не надо, и так тощая. Но психолог настаивала, да я и сама уже знала, что спорт – отличное средство для таких больных как я. Но мне очень не хотелось. Даже моя матрасная йога – и то казалась ужасной каторгой… Но – надо. Дофамин вырабатывать.

И стали мы думать. Она говорит: может, танцы? Типа фламенко, он такой агрессивный, а тебе надо с агрессией научиться работать, ведь депрессия – это собственно и есть подавленная агрессия. А я танцы не люблю ещё больше чем фитнес. Потом не помню как на фехтование вышли. А у доктора же пациентов много, особенно бывших. Вот, говорит, у меня один бывший безнадёжный кендо занялся, сейчас уже и думать забыл, что болел. Вот я и решила попробовать. Поискала в интернете ближайший ко мне клуб, и…

И всё, пропала. Хотя пропадала постепенно, резко никому нельзя, а мне тем более. Но после года регулярных тренировок однажды пришлось больничный взять: упала, растянула ногу. Вот тут-то я и вкусила дофаминовой абстиненции! На исходе третьей недели я уже стала унылой злобной мымрой, которой лень даже маникюр сделать, ничто не радует, всё раздражает… На мужа срываюсь, вещи швыряю… Думаю: не, надо быстро возвращаться. Три дня не досидела, надела бандаж и вернулась. Ничего, нормально. Так что, с антидепрессантов-то я, скорее всего, слезу, а спорт уже лучше не бросать, плохо будет.

— Похоже, тебя это никак не огорчает.

— Ну вот ни капельки!

— Ну, а с церковью как?

— У меня с церковью нормально, у церкви со мной – не очень. Я имею в виду не ту церковь, которая – Церковь, а ту, которая «крестики-иконочки-просфорочка-водичка». С прихожанами и особенно прихожанками только здороваюсь/прощаюсь, бесед на волнующие темы про «бесы мстят за доброе дело» или «вот у неё ребёночек болеет, потому что иконы не на восток в квартире» не завожу. И от батюшек подальше. Только по делу и никаких застольных бесед, если я с клиросом и нас в трапезную велели. Я не на тусовку пришла. А  если батюшка сам начинает мне ерунду говорить, то я уже не затрудняюсь вежливо ему на это намекнуть. Правила и уставы я знаю хорошо, а многие батюшки даже Закон Божий для воскресной школы не осилили, судя по их проповедям. Нет, когда я слышу с амвона, что в Раю травка по 30 сантиметров длиной и праведников в рай возит паровозик, а в аду – компьютеры и телевидение, я не начинаю орать, чтобы батя заткнулся от греха, но уже, конечно, в число его почитательниц не войду, каким бы благостным он ни выглядел.

— Так, про паровозик – это, конечно, шутка?

— Увы, чистая правда. В одном из центральных храмов города Москвы слышано вот этими самыми ушами. И сей достойный иерей имеет орду поклонниц, причём, вполне интеллигентных на вид женщин. И подобных иереев у нас – до фига, и поклонниц тоже, и поклонников… все эти люди — дураки, да? Вот уж вряд ли. Как мы с мужем, такие же: начитались книжек и поверили со всей силой своей невротизированной натуры… А кому ещё верить, если в тех же книжках и написано, что в последние времена учителями земля оскудеет, по книжкам спасению станем обучаться. Вот тебе ловушка для интеллигенции. Мы же не знаем «как надо», а с юности приучены, что, если не знаешь, нужно обращаться к изучению источников. А в церкви отличить полезный источник от неполезного… иной раз и богословы сразу не могут. Помню, читала книжку, репринт, про какого-то из греческих святых, насчёт святости которого, как я потом узнала, существуют некоторые сомнения. И неспроста. Видишь ли, когда человек объясняет покаяние Благоразумного разбойника тем фактом, что его-де младенцем мать бросила на дороге, а мимо проходила Богородица и приложила младенца к груди… Сомнения действительно возникают. Покормила, значит, и снова на дорогу положила и ушла. Вот он, мол, потому и покаялся на кресте, потому что благодатного млека вкусил, а подельник его не вкусил и оттого не покаялся. Вот и погиб. А батюшки наши сие и с амвона провозглашали. Я как-то квакнула робко: что ж это Богородица вот так взяла, покормила и обратно бросила? Не говоря уже, что, получается, второй разбойник виноват только в том, что на дороге не валялся в нужное время в нужном месте. Ууууу… «Это же святой, как можно сомневаться, он чудеса творил!» Во всяком случае, в книжке так написано.

— Господи, помилуй.

— Лучше не скажешь… Так что, больше никаких бесед в церковной ограде. Ни с кем. С батюшками особенно, как я уже сказала.  Житейских советов я не прошу, потому что глупо: человек меня толком не знает, как он может мне советовать? Тем более, что некоторые аспекты моей жизни и вовсе сугубо дело семейное. Грубо говоря – нечего священнику делать в нашей с мужем постели. А то ведь у нас и на эту тему на исповедях разговаривают с большой охотой. Что ни в какие ворота не лезет.

Некоторые батюшки, правда, пытаются давать советы безвозмездно, так сказать, по велению сердца. Таким я вежливо, но твёрдо отвечаю, что я женщина замужняя, и советы мне может давать только мой муж. Так что, все вопросы к нему, пожалуйста.  А у мужа тоже разговор теперь короткий: ты, батюшка, говоришь, что ты от Бога? Вот, помолись тогда, чтобы у меня зрение стало нормальное. Возложи на меня руки, по слову Писания,  если я очки сниму, то буду во всём тебя слушаться, потому что истинно уразумею, что ты от Бога.  А если не получится, то уж не взыщи…

Советы касательно духовной жизни мне, как бы сказать, тоже не нужны. Какая у меня может быть духовная жизнь? Стараться не грешить – вот и всё. Перечень грехов, в которых нужно каяться – он уже наизусть, конечно… Дополнительные изыски типа «увлекалась йогой»  в моём случае на грех не тянут. А про монастырское послушание мирянке можно, конечно, в книжках почитать, для общего развития… а больше и незачем. Не монахиня, умную молитву не творю, на сугубые подвиги дерзать не смею. Чего батюшек дёргать? Пусть себе литургисают спокойно, они на то и поставлены. Ни к чему отвлекать разговорами, почти на сто процентов пустыми. Благословения просить? Нас на отпусте всех уже крестом благословили. И хватит.

Пост мне теперь противопоказан. По правилам, неизвестно кем писанным и писанным ли вообще – не знаю, мне перед очередным постом нужно обязательно уведомить об этом лицо духовного звания чином не ниже иерея. Типа взять благословление на ослабление поста. Я как-то попробовала. В результате бедный батя завис, потому что ему же надо как-то уставы блюсти, а тут я не пойми почему поститься не хочу. Больше не подхожу по этому вопросу. Искать «своего» батюшку… А смысл? Где пою, там и исповедуюсь. Бог везде один и Тот же.

Кстати, наш бывший спонсор, построивший тот деревенский храм, тоже здорово обломался. Ещё хуже нас. Несмотря на многочисленные «благословения» бизнес его рухнул, денег не стало. Он сначала изумлялся, так же как я: как, мол, так? Вроде, делал всё как в писании сказано, мол рука дающего не оскудеет… а теперь бывшие партнёры о киллере подумывают, а у чувака жена и детей мал мала. А батюшки резко самоустранились, мол, не наши проблемы. Тряхнуло парня. Он ведь того старца за духовного отца почитал много лет. А как денег не стало, то сразу и не сын. Вероятно, высказал это старцу напрямик, так тот его в отступники записал и сказал, что больше за его семью и молиться не станет. Ну-ну. На ектениях «создатели храма» поминаются, сколько храм простоит. Тот храм не только Юра строил, а вся его семья, мимо которой те деньги шли. Бог всё видит.

А Юра бизнес восстановил. Мы, кстати, до сих пор общаемся. В последний раз приехал в гости – такой стал подтянутый, весёлый… Оказывается, тоже спортом занялся. Бегает, готовится к марафону. Раньше-то был рыхлый и какой-то… знаешь, православные, то есть, вернее православнутые молодые люди такими часто бывают: какой-то унылый, словно придавленный, вот хорошее слово: никакой. То тайную келью себе вырыл на даче для молитвенного уединения, и женщин в неё не пускал, даже жену, то всё раздумывал взять благословение на отказ от мясной пищи, то ещё какая-то завиральная фигня… А теперь – мужик! Любо-дорого.

— Так, кажется, наш друг диктофон собирается тихо скончаться…

— И правильно. Кино-то уже кончилось…

— Нет, уж погоди. Давай как-нибудь покрасивее завершим, у нас ещё минут на пять заряда хватит. Давай ты на прощание скажешь что-нибудь такое…

— … умное, типа для разнообразия?

— Э… ну…

— … или хотя бы душеспасительное. Ладно, сейчас скажу. Э… ну да, конечно, как умное говорить, так и сразу сказать нечего. Давай хоть какой-нибудь вопрос наводящий…

— Блин. Думаешь, задать умный вопрос легче, чем дать умный ответ? Хорошо, не буду оригинальной: скажи, какой самый ценный вывод ты сделала для себя после всего случившегося?

— О, главный вывод насчёт смысла жизни, конечно! Одной из экзистенциальных данностей, которую все боятся.  Лучше всех нас этот смысл выразил Юра. Он сказал: «Наконец-то я понял, что жить нужно в кайф! И больше ничего!»

— Вот так незамысловато?

— Незамысловато, да? А ты попробуй исполнить! У меня до сих пор получается отнюдь не на все сто. Правда, у меня ещё и диагноз. Хоть я и в устойчивой ремиссии, но он даёт о себе знать. Уже не могу злоупотреблять ночными посиделками, нарушениями режима, физическими перегрузками… с другой стороны, всегда мечтала наладить правильный режим… Извини, да, я помню, что-нибудь умное.

Вот раньше я часто мучилась вопросом: как мне полюбить Бога? Много книжек читала,  думала, пыталась «настроиться», наивно полагая, что любовь можно вызвать усилием воли. И мучилась, что любви я не чувствую, каялась в теплохладности, старалась хотя бы чувствовать себя виноватой на эту тему… А теперь вот Юра сказал про «жить в кайф», и меня вдруг осенило: а ведь он прав! Мы все пытаемся полюбить Бога, не любя жизнь. Потому что жизнь для многих из нас, по меткому выражению врачей, — неизлечимая болезнь со стопроцентным летальным исходом. Чередование серых полос с чёрными. От мучения к скуке и обратно,  страх перед будущим, настороженное недоверие к успеху, устойчивое чувство, что неудачи – это как-то безопаснее… и после этого мы тут называем себя воинами Христовыми.  Воин Христов таки должен иметь хороший боевой настрой, иначе воин из него, как из дерьма пуля. Вот у нас в кендо лучшие фехтовальщики получаются из лучших шутников. А худшие – из тех, кто считает, что фехтование это тяжело и трудно, поэтому надо ходить с постной рожей и всех одёргивать, чтобы не веселились, а серьёзно занимались. Притом, что все и так занимаются очень серьёзно. У всех отваливаются руки, ноги, у всех гудит в ушах. Но у кого-то ещё хватает сил, дыхания  и задора не только наносить и отражать удары, но и веселить окружающих удачными комментариями. Просто потому что им ужасно нравится всё происходящее.

Вот и я так хочу. И не только в кендо. Я хочу, чтобы мне везде было так же радостно. Я стараюсь. Потому что научиться испытывать радость от собственного бытия – единственная реальная возможность полюбить Того, кто является его Причиной.