Да, я действительно не помню, сколько глав в той сказке, которая вам так неожиданно понравилась, дорогие сёстры. Не знаю – ибо не считала. Точно помню, что частей там пять. В прошлую пятницу вторая началась. Вот и прикиньте. А пока – о насущном.

По итогам позапрошлого заседания можно сделать вывод, что Дунаева действительно теряет форму. В комментах с нею даже ни разу не поспорили. Непорядок. С нею даже почти все согласились – вообще кошмар. Куда мир катится.

Больше скажу: сама Дунаева кое с чем в отзывах была не согласна! Харакири, однозначно…

А не согласилась она с утверждением, что статья была про «чем больше женщину мы меньше, тем больше больше нам она». Это не так, дорогие коллеги. Ну, во всяком случае, Дунаева имела в виду не совсем это. То есть, совсем не это, но если кто-то понял именно так, значит, придётся объясниться.

С чего бы начать… Да с кендо, пожалуй. Во всех экстремальных житейских случаях Дунаева теперь начинает с кендо, им же и заканчивает. Ибо то эпохальное посещение тренировки по японскому фехтованию (частично описанное в заседании «Апокалиптический этюд») оставило в её нежном сердце поистине неизгладимый след. Всё-таки, удар у подружки поставлен хорошо, и двадцать раз получить от такой по шлему – кто угодно дзена достигнет буквально за час.

Итак, обратив затуманенный неизжитым шоком взор в глубины памяти, я вновь и вновь вспоминаю: зал с мягким полом. Толпа шикарных брутальных мужиков. Подружка застряла в раздевалке. Я робко жмусь к ближайшей стенке, пытаясь поелику возможно слиться со штукатуркой… Мимо проходит сенсей, похожий на панду. Такой же с виду круглый и забавный. И вдруг ворчит в мою сторону:

— К стенке не прислоняйтесь! Стойте прямо!

Я отскакиваю от стенки и встаю прямо. Относительно. Поскольку стоять по стойке «смирно» в углу мне кажется не очень эстетичным, стою по стойке «вольно», изо всех сил пытаясь сохранить остатки независимого вида.

— Прямо и ровно! – негромко уточняет панда-сенсей, уничтожая меня неожиданно колючим взглядом. – Что это вас перекосило!

После чего он шествует дальше, а я остаюсь на месте, замерев столбом навытяжку и боясь даже дышать.

Прибегает подружка. Я срывающимся шёпотом пересказываю ей всё, что приключилось со мною за последние три минуты, а заодно выражаю своё личное к этому отношение.

— Да не парься, — беззаботно машет рукой подружка. – Меня он ещё и бил сначала… Короче, ты лучше пойди и сядь воон там, пока мы тут разминаемся.

Я радостно сажусь, где сказали. Не на попу – в додзё на попе не сидят – а на колени, по-японски. Радуюсь про себя, что для меня это вполне естественная поза, я и на стульях так же сидела с детства, так и сижу до сих пор, поскольку отучить меня от этого родителям не удалось.

Вот, например, для моего мужа такая поза – чистое мучение, как для большинства европейцев. А мне нормально. Сижу и горжусь: хоть в чём-то я здесь не хуже прочих.

…Сенсей подкрался незаметно. Главное – совершенно непонятно, откуда.

— Что вы опять скрючились, как креветка?! Если уж сидите, ничего не делаете, так хоть спину выпрямите!

Фигасе… И после такого отношения к нему ещё кто-то ходит заниматься? Я бы не пошла. Да и не пойду. Даже несмотря на мои детские страдания по Атосу с Д’Артаньяном (и на несколько более поздние – по Ооле Каллистэ Первому). Даже если подружка меня почти уговорила. Не пойду. И чувак конкретно не получит мои три тысячи рэ в месяц.  Сам виноват. Если тебе нужно, чтобы к тебе ходили, изволь вести себя с людьми по-человечески.

Но, похоже, человеческим отношением тут и не пахнет! Унизив меня, панда-сенсей укатился к зеркалу, где одиноко, отдельно от весело скачущей группы, стоит, по всей видимости, новенький.

Как здесь обращаются с новенькими, я уже примерно себе представляла, и теперь с сочувствием посмотрела на будущую жертву кровожадного панды-сенсея.

Впрочем, разглядев новенького получше, я подумала, что тот на роль жертвы не годится. Во-первых, не мальчик уже, а мужчина в полном расцвете сил и пришёл сюда явно не от дивана с пивом. Похож на спортсмена, в общем. Подтянут, уверен в себе, на происходящее смотрит слегка иронически. На сенсея тоже.

Сейчас он ему за меня отомстит.

Жаль, что мне не слышно, что ему говорит сенсей. Группа орёт и топает, и я вижу только выражение лиц. Новенький стоит по стойке «вольно» и слушает объяснения со снисходительной полуулыбкой.

Конечно, он мужик, его, небось, фиг обидишь…

В следующий момент панда-сенсей, не меняя положения собственного тела в пространстве, легонько, как мне кажется, толкает мужика ладонью в грудь.

… и мужик брякается навзничь. Как стоял, так и упал – доской, во весь рост.

— Дура ты, — весело щебечет подружка по дороге домой, — раз он с тобой так, значит, он на тебя глаз положил…

— ???!!!

— … как на потенциальную ученицу, балда. И тот мужик ему, наверно, тоже глянулся. Просто девушек у нас по полу валять не принято, не айкидо, всё-таки.

— Но всё равно… как?! Он же его прямо вот!.. Кончиками пальцев!.. а он… шлёп и на полу!..

— Хы. Просто геометрии не знаешь… А ты думаешь, сенсей к тебе просто так придирался насчёт «встань ровно»? Ты в следующий раз, вместо чтоб обижаться, тупо делай что скажут. Со временем поймёшь…

— Никакого следующего раза! Мне этого хватило.

— Ну и дура. На бесперспективных сенсей не наезжает. А тот мужик наверняка станет фехтовальщиком, потому что я слышала, как он после занятия спрашивал у сенсея про индивидуальные занятия.

— Жить надоело…

— Неправильно жить надоело, — многозначительно уточняет подружка. – Ты думаешь, зачем люди к нам идут? Если бы хотели научиться убивать, шли бы учиться стрелять из гранатомёта. К нам приходят учиться жить!

Ну всё, села подружка на любимого конька. Теперь до завтра не остановится.

— Ну, вот, например. Как сенсей того мужика повалил. Ты видела, как мужик стоял? Криво! Практически на одной ноге. Значит, центр тяжести был смещён. А сенсей стоял прямо. Он всегда так стоит. И к стенкам не прислоняется, потому что это ещё хуже: перенос опоры на внешние предметы. А фехтовальщик должен иметь опору только в себе и на ногах стоять как скала. Тогда его уже никто не столкнёт, а ему, чтобы уронить криво стоящего, только вектор правильный поймать. Сила тут не нужна, только опыт…

Пока подружка переводит дух, спрашиваю:

— Конечно, это ужасно полезное умение: свалить с ног слона одним касанием. Но причём тут жизнь?

— Да привсём! Если человек смог уравновеситься физически, он и морально тоже уравновесится. Рано или поздно. Перестанет искать, на кого бы опереться, твёрдо встанет на ноги – и в переносном смысле в том числе. И его жизнь изменится! Люди к нему потянутся…

— Исходя из этого, к вашему панде-убийце люди должны не просто тянуться, а липнуть, как мухи на… варенье, — иронизирую я.

Подружка, однако, иронии не улавливает.

— Тех, которые липнут, он умеет отодвинуть на нужное расстояние, — успокаивает меня она. – Потому что вторая необходимая вещь и в фехтовании, и в жизни – чувство дистанции. Нужно блюсти собственные границы и не нарушать чужих. Даже в очень близком общении. А ведь у нас теперь считается чуть ли не доблестью бросить свою жизнь кому-нибудь под ноги, вывернуться чуть не наизнанку – смотри, мол, я вся твоя, любимый, со всеми потрохами. А кому они нужны, твои потроха со всем их, прости, содержимым?!

Оценив красоту этой довольно рискованной метафоры, Дунаева грустно качает головой:

— То есть, чем меньше любви, искренности, тем лучше?

Подружка смотрит на Дунаеву как на больную.

— Ты «Евгения Онегина» когда-нибудь читала? Хотя бы в кратком пересказе для интернетзависимых подростков? Не надо меня взглядом испепелять, мне после сенсея не страшно. Ты лучше скажи, душа моя, Татьяна разлюбила Онегина после того как стала княгиней Греминой? После того, как перестала быть безрассудной девочкой, готовой броситься ему на шею?

— Нууу… зато она сама говорит, что тогда она «лучше, кажется, была…»

— Когда кажется… сама знаешь. Я тебя про другое спрашиваю. Я спрашиваю – разучилась ли она любить, стала ли её любовь меньше, когда Татьяна стала сильной?

Дунаева молчит, ибо не любит отвечать на риторические вопросы.

— Вот именно! – торжествует подружка. – И не только не разучилась! Она ещё и Онегину вернула давно утраченную способность если не любить, то хотя бы влюбляться. Для начинающего и это хлеб…

— Любопытная трактовка, — бормочет Дунаева.

— И, между прочим, — продолжает эта несносная поганка, — я думаю, даже если бы Татьяна была на тот момент не замужем, она вряд ли бы пошла за Онегина. Именно потому, что он перед нею наизнанку выворачивался. Ибо человек, который бросает себя к чужим ногам, рано или поздно всё равно потребует от оппонента того же самого. Будет виснуть на нём, изводить нытьём и придирками, ревностью и «жестокая, ты меня не любишь». Как бы ни любила, а через годик-другой на край света сбежишь — к северным оленям, либо в жаркий Казахстан. Хорошая перспектива, нэ?

— Ты, короче, подумай, — заключает она на прощанье, ибо дальше нам не по пути. – И приходи заниматься. А то сама ведь жалуешься, что возлюбленные от тебя бегут, как зайцы от пулемёта.

Как вы уже знаете, Дунаева подумала —  и никуда не пошла. Ну и Вольдеморт с ней. Зато не-Дунаева начала кое о чём задумываться, а может быть, и кое-что понимать.

З.Ы. Да, кстати, если кто-то из вдумчивых читателей вдруг перечитал «Апокалиптический этюд» и обнаружил, что Дунаева по ходу сюжета то и дело путается в показаниях, то напоминаю: двадцать ударов по голове! Двадцать!

Хотя за точность не поручусь: память-то отшибло…