… А жизнь-то, видишь, какая непростая штука оказалась… Господи, Господи… Где оно, детство золотое, юность пламенная, прямолинейная, всезнающая? Помнишь ли Ты время, когда я могла ответить абсолютно на все вопросы? Потому что не знала ещё ни любви, ни боли.

Зато я точно знала: это белое, а это чёрное. Это хорошо, а это плохо. Если сделать так, то получится это. Если вычитывать правила, выстаивать службы, честно исповедоваться, причащаться каждую неделю, то будет тебе счастье — если не здесь, так там…

Где всё это?

О, нет, нет, я не жалею!

И — нет, не про меня притча о блудном сыне, хотя она и про всех, и про меня тоже, но всё-таки — не про меня.

Меня спрашивают: почему христианство? Почему Православие?

Двадцать лет назад я бы сказала: потому что это единственная истина на земле, потому что так написано в Библии, а кто думает иначе — глупцы, и анафема да будет. Ну и что что миллионы индусов? Ну и что что миллионы мусульман? Ну и что что миллиард китайцев? Все неправы. Потому что надо — вот так. А иначе — ад.

Если меня спросят сегодня, я скажу: когда я впервые в жизни решила помолиться, Бог ответил мне под именем Иисуса Христа. Вот и всё. Есть миллионы буддистов, миллионы мусульман, миллионы и миллионы людей, о которых я ничего не знаю. Я знаю только себя — до определённой степени, конечно — и за себя отвечаю так. Почему Православие? Да потому что церковь через дорогу от дома.

А ещё — люди, которые шли этим путём и показали, что путь этот благ и ведёт туда, куда я тоже хочу. Святитель Алексий и Блаженная Матрона Московские — можно в них верить, а можно просто их знать...

Я давно не была на службе. Я давно не исповедовалась. Давно не причащалась. Давно не постилась. Давно не вычитывала правил. Но не спрашивайте, когда я в последний раз молилась. Я не смогу ответить, потому что всё изменилось в жизни.

Из моей жизни ушёл страх.

Когда я впервые воззвала к Богу — а оказалось, это Он воззвал ко мне — я поняла, что Он — реален. Он жив и Он — благ. И Он — Любовь. И это знакомство продлилось с четверть часа, наверно.

А потому Он ушёл, а я звала Его, звала, а потом пошла искать.

И заблудилась.

Я заблудилась не в церкви, я заблудилась в себе. Уж очень удобно оказалось спрятаться от живой жизни за изгородью преданий, правил и традиций. Уж очень заманчиво было отказаться от взросления, склонившись под власть вечного отца — священника. Уж очень было приятно в юном возрасте чувствовать уверенность, что ты знаешь о мире всё, абсолютно всё, потому что прочла все-все книжки, в которых всё про это написано. А принадлежность к эпатажному меньшинству в платках и суконных юбках, а борьба с «миром» и с мамиными котлетами в постный день!..

Владыко мой и Господи! И вот, рухнул мой замок, построенный на песке юности и самомнения. И я нага и сира стою посреди незнакомой пустыни под названием «жизнь». Где никто не укажет мне, чего я хочу, а чего не хочу. Где я сама должна выбрать тропинку — только одну из великого множества! Господи мой, Господи, но кто скажет мне, на какой из них мне будет не так больно от того, что я сама должна буду сделать каждый шаг по этой пламенной, звенящей струне, натянутой между мной и Небом?

Ты помнишь, как я долгое время думала, что сама смогу вернуть или стяжать то чувство… то чувство любви, которое позвало меня в путь. Я думала, если я буду послушной, покорной, старательной, то оно накопится во мне, как монетки в детской свинке-копилке, и я стану полной, радостной, светлой. Я стану святой.

Но я лишь изнемогла и разбила в кровь руки и ноги, продираясь по непроходимым склонам, которые спутала с Путём. Не было там никакого пути, а лишь пропасти и обрывы, к которым манил меня враг. Который и посмеялся надо мной, когда я поняла, что ни капли любви не осталось в моём иссушенном горделивыми подвигами сердце.

И он бросил меня умирать на голой скале, и когда моё бессилие уже не могло от меня укрыться, слёзы впервые коснулись моих глаз и упали на бесплодную землю.

И я подумала, что никогда ещё не плакала по-настоящему.

Кто хоть раз в жизни склонил голову не из вежливости, а по велению сердца, тот знает, какова эта разница. И возможно, предпочтёт стать внешне невежливым — только бы не потратить то волшебное золото, песчинка которого однажды канула в его сердце.

Я мучаюсь, когда не могу урвать у жизни десять минут тишины и одиночества, чтобы побыть с Тобой. Но если меня заставить говорить об этом — я убегу, как убежала бы, если бы кто-то сейчас спросил о том, что я чувствую, когда возлюбленный невзначай коснётся моей руки.

О канонах, постах и правилах я могу рассуждать свободно — как и о «технической» стороне плотской любви, ибо всё имеющее название, объяснение и логику мертво для меня сейчас.

А то, что живо, то, что едва пробилось сквозь каменную толщу прожитых лет, — так слабо и нежно и так драгоценно, что я готова сберегать эти ростки от града слов и взоров, накрыв собственным телом, на котором лишь обрывки былых приличествующих правильной христианке одежд.

Пока они не взойдут, эти тонкие стебли, пока они не станут крепче моих ног, которым трудно «выстаивать» службы, я не буду даже пытаться. Пока их жалкие корешки не могут питать меня надёжно, мои посты, боюсь, будут насыщать только мою гордыню.

Пока эти травинки шепчут так тихо, но так искренне, я боюсь заглушить их жалкие голоски громом праздничных песнопений… Отче, Отче, какое счастье, что ты не оставляешь меня никогда!

Кто я? Одна из тех, кого Ты называешь царственным священством, но не по силам мне драгоценные одежды, и царский венец клонит мою голову к земле. Пока я — не я, пока лежу нага и беспомощна, не в силах сделать ни единого шага к Тебе, прошу: сохрани эти всходы. Нет у меня подвигов, нет больше ни сил, ни дерзновения, но сердце моё, Господи, возьми Себе, как и эти будущие цветы, и Сам взлелей и сохрани их вовеки, аминь.