Я очень серьёзно отношусь к технике безопасности. Во-первых, что греха таить, люблю сами эти моменты, когда инструктора или стюардессы приосаниваются, и весь их облик приобретает ореол торжественности. То есть, эти люди уже не просто люди, а люди «при исполнении».

Форму я люблю во всех её проявлениях. В особенности — военную и медицинскую. Наверно потому что сама с детства в форме — в балетной, правда, но там тоже всё серьёзно. И в школьной форме тоже никакой трагедии для меня никогда не было. Этапы жизни или клановую принадлежность обозначать внешними атрибутами — по моему скромному мнению, вполне нормально и даже более того. Структурирует, знаете ли. Дисциплинирует и всё такое.

Впрочем, я уклонилась.

Так вот, техника безопасности как одна из проявлений организации человеческой мысли мне тоже очень нравится. В частности — своей лаконичностью. Потому что ей ни к чему доказывать собственную правоту в пространных предложениях, её обычно практика доказывает и более чем доходчиво.

К чему это я. Да собственно к тому самому, житейскому, что занимает меня давным-давно. Предупреждаю: я не инструктор и не стюардесса, поэтому будет длинно.

Если внимательно вслушаться в слова, которые нам рассказывают в самолётах, то можно заметить, что там прямым текстом рекомендуется сначала позаботиться о собственной безопасности и только потом оглядеться по сторонам. А если вы путешествуете с ребёнком, то в случае разгерметизации салона, вы обязаны обеспечить кислородом вначале себя, а потом уже ребёнка.

Поистине, услышь я это лет двадцать тому назад, я бы возмутилась.

Как так?! А как же «сам погибай, а товарища выручай»?! А как же личные интересы трудящихся всех пяти континентов, которые пионер должен ставить превыше своих?! Не говоря уже о святом материнском чувстве самопожертвования.

Впрочем, если взять под контроль романтические идеалы юности и подумать головой, то всё становится на свои места. Если ты бодренько кинулся спасать всех окружающих а сам задохнулся, потерял сознание и умер, то уже никого спасти не сможешь, тем более своего маленького ребёнка, который сам надеть маску не способен по-любому. Да, пока вы будете надевать свою маску, возможно, кто-то из тех, кто не сможет сам, потеряют сознание. И-за вашего здравого смысла им придётся пережить крайне неприятные мгновения. Но когда вы приведёте их в чувство, и они поймут, что живы, то вряд ли бросятся бить вам лицо. Хотя, конечно, кто их знает.

Но что мы всё про самолёты. Пускай себе летят, а мы посмотрим на проблему шире.

Спасение погибающих для кого-то профессия, для кого-то человеческий долг (к которому, как к любым долгам, нормальный человек редко способен относиться со щенячьим энтузиазмом, разве что он к жизни в целом так относится, чего и себе желаю), а для кого-то, увы, — единственный смысл существования и любимое хобби.

Случалось ли вам на своём жизненном пути встречать людей, которые жаждали спасти вас любой ценой, в особенности — ценой собственной жизни? Нет-нет, не в падающем самолёте и не на тонущем корабле. А просто так, совершенно бескорыстно. Ну то есть, вы бодры, веселы, у вас вообще всё классно, но вдруг перед вами возникают чьи-то прекрасные встревоженные глаза.

«Чем я могу тебе помочь? Как я могу тебя спасти?» — безмолвно вопрошают они (ну, то есть, не глаза, а их обладатели), старательно выискивая в твоём «хорошо» хотя бы маленькую брешь.

А если отыскать таковую не удаётся, начинают старательно проделывать её сами. Доискиваться, докапываться, достукиваться. В общем, всячески нарываться.

Если всё этот происходит в замкнутом пространстве (физическом или психологическом — без разницы) то сии клинические благодетели рано или поздно добиваются своего. После чего, заботливо отпаивая вас валерьянкой (кофе с коньяком, чаем с водкой), победоносно вздыхают:

— А я ведь знал(а), чувствовал(а), что с тобой что-то не так! Но ты не переживай, я с тобой, я всегда-всегда с тобой и я обязательно тебе помогу! Я спасу тебя! Я сделаю всё для этого! Я отдам тебе свою жизнь, если потребуется…

Я свяжу тебе жизнь
Из пушистых мохеровых ниток.
Я свяжу тебе жизнь,
Не солгу ни единой петли.

Я свяжу тебе жизнь,
Где узором по полю молитвы-
Пожелания счастья
В лучах настоящей любви.

Я свяжу тебе жизнь
Из веселой меланжевой пряжи.
Я свяжу тебе жизнь
И потом от души подарю.

***

Попробуйте вежливо намекнуть, что вы не в тех обстоятельствах, когда для спасения вас кому-то непременно нужно отдать вам свою жизнь, — и вы увидите, что будет дальше. Перед этим не забудьте надеть каску и проверить парашют.

И упаси вас МЧС прямо сказать, что спасибо, у меня уже одна жизнь есть, её мне дал Бог при помощи моих мамы и папы, и связывать её совершенно ни к чему, вам и без мохера неплохо живётся, особенно летом. И меланж мне не нравится, спасибо, я предпочитаю чёрно-белую гамму… Это уже, дамы и господа, прямое нарушение техники безопасности, влекущее за собою непредсказуемые последствия, и если вы не владеете базовыми навыками уличной самообороны, то лучше попытаться спастись бегством или прикинуться трупом.

А знаете почему?

Всё становится ясно во последних строках этого действительно талантливого, но поистине страшного стихотворения:

Где я нитки беру?
Никому никогда не признаюсь:
Чтоб связать тебе жизнь,
Я тайком распускаю свою.

О, сладкий трепет самоуничтожения Во Имя! Как долго ты был смыслом моего собственного существования! Когда моя собственная жизнь казалась мне никчёмным бросовым товаром! Пока я пафосно распускала её на нитки, исходя слезами сладостной муки, каковая казалась мне «настоящей любовью», другие люди имели некоторую проблему.

Не те, ради мимолётного внимания или (о, невозможная мечта!) благодарного взгляда которых я готова была рассыпаться в прах. Нет, другие, самые обычные родные и близкие.

Просто потому что они прекрасно понимали: сейчас я порву себя на лоскуты ради очередного идеала, а им потом меня, блин, по больницам возить — сшивать обратно. Или хоронить, что ещё дороже. Или — что самое тяжкое — жить долго и счастливо с моральным инвалидом, у которого в этом плане уже ни рук, ни ног, ни — в первую очередь — головы (всё уже ушло на благотворительные цели). Поэтому он только и может, что быть больным и несчастным и пытаться тянуть потраченные не пойми на что нити жизни с тех, кто обречён находиться рядом.

Потому что хошь — признавайся, хошь — молчи как партизан о своём нечеловеческом самопожертвовании, а только если вы начнёте себя подобным образом распускать, то оно и само со стороны будет вполне заметно. Ещё как.

А досаднее всего то, что именно ваш идеал так и не поймёт, куда это вы делись. Если вообще о вас вспомнит. Потому что жаждущий и одновременно жалкий взгляд — не лучше из воспоминаний, и хранить такое в сердце добровольно никто не станет. Не, ну можете попробовать его заставить. Предсмертную записку черкануть, к примеру. Да вот, хотя бы этот стих вставить, он красивый.

Только учтите, что, прочитав это ваше «никому никогда не признАюсь» (само наличие данного стихотворения уже говорит о том, что все в конце концов признаются, причём задолго до конца нитки), адресат с большой долей вероятности нецензурно выругается. В лучше случае просто спросит:

— Блин, ну и кто её (его) об этом просил?!

«Я отдала тебе лучшие годы…

«Я так тяжело тебя рожала…

«Я стольким ради тебя пожертвовала…

… А ТЫ, КОЗЁЛ НЕБЛАГОДАРНЫЙ!!!»

Это то, чем обычно заканчиваются в жизни (а не в романтических литературных произведениях) подобные истории о весёлом мохере. Который на деле-то был не связанной с прилежанием и вниманием, а потому разумной и связной жизнью, а колтуном спутанных в процессе ленивых и небрежных попыток мыслей и страстей и никакой ценности собою не представлял. Скорее наоборот — мешал и мучил. Выкинуть бы, да некуда, так что ура — пойдём распустим, что сможем, скрутим меланжевую верёвку и свяжем кого-нибудь ею по рукам и ногам, чтобы существование наше оправдывал и не рыпался, зараза, мешая нашим попыткам осуществиться за его счёт…

Надо бы одну тайну открыть… только тогда получится, будто я упрекаю хорошего поэта во лжи. Но на самом деле я не упрекаю. Я сама поэт (иногда), и ответственно заявляю: поэты могут ошибаться, но врать поэты не могут. Потому что враньё не может быть поэзией.

Так вот. На самом-то деле при рождении Бог даёт нам не готовую, уже связанную, жизнь, а клубок ниток. Каждому — свой. Кому-то меланж, кому-то все оттенки серого, — то есть именно те самые, которые подходят только нам. И мы начинаем вязать. И мы обязаны связать свою жизнь как можно лучше. Именно как в стихотворении: не солгав ни единой петли, с узором молитвы по полю, в лучах настоящей любви. Не своей любви, конечно. Для человека научиться настоящей любви хотя бы годам к 80 — уже большая удача. А до той поры лучи настоящей любви приходят к нам только Сверху…

Бывает, что кто-то не может справиться с вязанием. Да, действительно бывает. Но помочь такому человеку может только тот, кто сам уже справился. Такому, кстати, не то что собственную пряжу безапелляционно навязывать — за чужие спицы хвататься и в голову не придёт без настоятельной необходимости!

Конечно насчёт спиц — неоднозначно. К примеру, родители просто обязаны поначалу — пока дитя не поймёт, что это за инструмент. Однако и им запрещено вязать чужую жизнь по своему усмотрению. Пряжа-то разная у всех. Одна — для толстого свитера, другая — для лёгкой кофточки, третья — вообще для кружева. А ещё — клубок, который у каждого из нас один-единственный, это не просто клубок, а путеводная нить.

И хороший учитель (или родитель, а в общем, это одно и то же, по крайней мере, это должно быть таковым) потому и хорош, что видит перспективу ученика и, помогая ему, начинает лучше узнавать собственный путь. Так и получается, что, вроде, в какой-то момент за другого вяжет, а тем временем и на его собственное вязание на месте не стоит и не распускается. А наоборот — прибавляются ряды. Да ещё какие ровные.

Так что, подводя итог сегодняшнего заседания, дорогие сестры, мне хочется ещё и ещё раз напомнить всем:

1)     Выпила — за руль не садись
2)     Не курить
3)     Не прислоняться

У меня всё, всем спасибо.