Заседание 91. Будни психиатрии

Однажды как-то раз…

Или два раза…

Или три…

В общем, вряд я ли смогу подсчитать точно, сколько раз я слышала или читала эту прекрасную фразу. И сколько лет я в неё верила и искренне пыталась сделать её символом своей жизни. И сколько раз мне это, к счастью, не удалось.

В общем, однажды как-то раз мы сидели с подругой у меня на кухне.

Что делают подруги, когда собираются на чьей-то кухне? Правильно, говорят о своей личной жизни. Чаще всего — о неудачной. Ведь если у подруги в личной жизни всё о’кей, то какого домового она забыла на чужой кухне? Благополучная женщина сидит на своей кухне с любимым мужчиной, а к подружкам на кухню попадает в основном если любимый мужчина куда-то глобально делся. Не на работу ушёл, а… ну вы понимаете.

Так вот, подружкин мужчина ушёл не на работу. Просто ушёл. Позвонил и выдал стандартный текст «нам надо расстаться, прости, я тебя люблю, но больше так не могу». На подружкино «почему?» промямлил что-то невразумительное и расстался. И теперь она сидела на моей кухне.

Была глубокая ночь, тараканы обиженно шуршали в своих норах, намекая, что они опаздывают на поиски пропитания и вообще, сейчас не наша очередь пить чай.

Моим любимым мужчиной в ту пору был кто-то из книжных персонажей, который смирно лежал у меня в спальне на кровати, под обложкой книги. Любимый был надёжно вмурован в ткань повествования, поэтому не мог ни уйти, ни закатить скандала по поводу моего ночного отсутствия. Тараканье возмущение меня тем более не волновало.

Поэтому в полвторого ночи мы с подружкой могли спокойно поговорить.

Подружка, глядя распухшими глазами в остывающий чай, молчала. Я молчала тоже. На тот момент у меня совершенно не было опыта, который мог бы помочь утешить страдалицу. От меня ещё ни разу никто не уходил. По той простой причине, что я ещё ни разу ни к кому не приходила.

Спустя полпачки сигарет подружка наконец вымолвила:

— Знаешь, я просто хочу, чтобы он был счастлив. Пусть без меня. Но счастлив…

Я была в очередной раз раздавлена, смята и уничтожена чужим великодушием. Ни разу в моей жизни, в которой влюблённостей было едва ли не больше, чем тараканов на кухне, я не смогла бы произнести эту фразу. То есть произнести смогла бы, по буквам — чего уж там сложного, — но сказать такое чистосердечно, действительно желая любимому абстрактного счастья с кем угодно, а не со мной…

Я вздохнула. Даже мой «текущий» возлюбленный, ожидавший свидания со мной на 145-й странице, не мог похвастаться тем, что я отношусь к нему столь бескорыстно. Он был нужен мне весь, без каких-нибудь там главных героинь. Они у него, конечно, были, то есть была, и полкниги мне приходилось пролистывать, пропуская идиотские любовные сцены. Ассоциировать себя с книжными персонажами, как, я знаю, делают многие, у меня никогда не получалось. Поэтому я любила книжных мужчин и игнорировала книжных женщин — примерно как плохую погоду. Ну разве герой виноват, что его глупый автор всучил ему любовную линию? Нет, конечно. Жанр такой.

Итак, молча восхитившись подружкиным великодушием, я снова пошла ставить чайник. Собственно, мне больше ничего не оставалось. И к счастью, от меня больше ничего не требовалось. Подружка пришла выговориться, мы обе это понимали.

Следующий мой персонаж был не книжным. Но тоже страдающим. И я страстно желала ему счастья. Только вот — не с кем угодно. Я желала сама принести ему счастье — и строго укоряла себя за это. Я постоянно ставила себе в пример или подружку, или эту, как её, из «Дэвида Копперфильда», на которой он в конце концов, конечно, женился, но перед этим она с улыбкой на устах и кровоточащей раной в сердце по-сестрински благословляла его на брак с другой.

Воплотить подобную кровоточащую красоту в собственную жизнь у меня не получалось — хоть плачь. Этим — в смысле, плачем, — я занималась достаточно регулярно. А что было делать, если мой возлюбленный «предмет» совершенно не хотел догадываться о моих пылких чувствах, и я то и дело заставала его под ручку с кем-то ещё?! Думать о том, что эта «кто-то ещё» прекрасно утешит и воскресит его к новой жизни без моей помощи, было воистину невыносимо.

Годы шли. Кто-то плакал на моей кухне. Я плакала на чьих-то кухнях тоже. Волшебная фраза про «пусть он будет счастлив, даже если не со мной» звучала часто, но никогда — из моих уст. О, если бы вы знали, как мне хотелось смочь её произнести! И как часто мне казалось, что я уже готова это сказать! Но, едва открыв рот, я закрывала его обратно: на тонкой границе между молчанием и словом во весь рост вставало могучее станиславское «Не верю!»

О, думала я, насколько легче мне было бы жить, если бы я верила. Если бы могла хотя бы представить себя совершающей красивый викторианский жест — благословляющий взмах кружевного платка вслед возлюбленному, уезжающему от меня в свадебном экипаже. О, поистине, половина моей боли растворилась бы в этом благословении!..

Угу. Махнуть вслед платочком, утешиться собственным героизмом, а потом в качестве друга семьи с умилением наблюдать, как он счастлив, как у него рождаются дети, которые рады тебе как любимой тёте. И их папа с мамой искренне тебе рады. И ты искренне рада всему происходящему.

Мда, если бы я захотела написать «ужастик», я бы не стала писать про зомби и кладбища…

Много лет спустя, уже в новой жизни, я снова оказалась в извечной ситуации: ночью, на кухне, в компании убитой горем подруги. Тараканью диаспору мы давно уже извели на корню, муж был там, где положено быть хорошим мужьям, — на работе. Словом, нашей беседе никто не мешал.

Спустя десять чайных пакетиков и две стопки водки подруга, туша мокрую от слёз сигарету, выдала сакраментальное:

— Я люблю его. И мне всё равно, пусть только он будет счастлив, даже если не со мной.

И тут меня осенило.

— Если тебе всё равно, дорогая, — сказала я, — то вызывай такси, езжай домой и ложись спать. Потому что твоя мечта сбылась. Он ушёл, чтобы стать счастливым. Без тебя.

Всплеска бурной радости не последовало. Подружка, судя по взгляду, серьёзно задумалась над перспективой рас… мм, ладно, всего лишь разбить об мою голову бронзовую пепельницу. Это обнадёживало. Ибо пока в человеке не угасли прекрасные порывы крушить оппонента пепельницами, не всё ещё потеряно.

— А теперь давай по-взрослому, — предложила я, на всякий случай убирая опасный предмет подальше. — Ты сама-то поняла, чё ляпнула? Ну вот это — про «не с тобой»?

Лишившись оружия в зоне досягаемости, подруга сникла и вдруг начала мучительно краснеть.

— Мне очень стыдно признаться, — прошептала она голосом впервые пришедшей на исповедь заслуженной работницы дома терпимости.

— В чём? — осторожно спросила я, ибо пауза затягивалась и в мою не обиженную отсутствием воображения голову успела набежать целая толпа трансцендентных вариантов ответа вроде «на самом деле до встречи с ним я была мальчиком, и что мне теперь?».

Но реальность поистине превзошла все мои ожидания, включая несколько откровенно бредовых.

— Я… я… — кое-как смогла произнести подруга. — Я хочу, чтобы он тоже меня любил… просто так, потому что это я… Ведь я же люблю его просто потому что это он… Я понимаю, что это плохо…

— Что — плохо? — тихо офигев, поинтересовалась я.

— Хотеть… чтобы тебя любили, — призналась подруга на ухо своей чашке, — просто так… какая ты есть… Не потому что ты полезная в хозяйстве или исполняешь все его желания, не ожидая благодарности… Нет… Понимаешь, на самом деле я ХОЧУ благодарности. Но это как минимум. Я хочу, чтобы, если я что-то не смогу сделать, как он захочет, или заболею, или… ну, в общем, чтобы он всё равно любил меня. Просто так. И чтобы — меня одну. Это ужасно, правда? — подняла она на меня действительно полные ужаса глаза.

— Знаешь, милая, — сказала я, когда обрела дар членораздельной речи, — поздравляю. Твоему психическому здоровью в наши тяжёлые годы можно только позавидовать. Не сломили тебя ни суровое детство, ни Чарльз Диккенс, ни соцреализм, ни Алла Пугачёва. Мне вот понадобилось почти сорок лет прожить, чтобы понять, что, если я люблю мужчину не как папу, сына, брата, дядю и так далее, но при этом искренне радуюсь, видя, как он счастлив с другой женщиной, это значит только одно: что я его уже давно не люблю. А если он любит меня только за то, что я для него делаю, это значит, что он меня не любит и никогда не любил. Вот если бы ты сейчас сказала мне, что любишь, когда тебя регулярно убивают, насилуют, вытирают об тебя ноги, сажают на кол и бьют табуреткой, я бы вызвала тебе доктора. А так — не буду, а то, пожалуй, огребу за ложный вызов.

… Подруга уехала от меня на заре, как только открыли метро. Я её провожала. Подруга шла с прямой спиной и решительным огнём в глазах.

«А ведь послезавтра позвонит и скажет, что любимый вернулся», — пронеслось у меня в голове.

Так оно, кстати, и случилось.

А вот я всё сижу и думаю: бабоньки, да кто ж это нас так, а? Неужто и впрямь Диккенс?