Заседание 99. Я в писатели хочу…

Доброй пятницы, дорогие сёстры, хорошего вам настроения и приятных планов на предстоящие выходные. Надеюсь, у вас всё хорошо. Надеюсь, что у меня тоже всё хорошо. Верю, что это не предел и у нас с вами всё будет ещё лучше. В сущности, это неизбежно.

Внезапно обнаружилось, что уже через неделю мне как колумнисту стукнет ровно сто пятниц. Грех было бы не заметить такую веху. В следующий раз по расписанию будет сказка, а следовательно — я буду скромно праздновать за кулисами. Поэтому сегодня я решила малость «поветеранить», ибо даже по прежним армейским меркам я уже вполне «дедушка». Не волнуйтесь, кукарекать на тумбочке и драить туалеты зубной щёткой никого не пошлю. Я по натуре, если и сэмпай, то добрый (как правило). Максимум — поделюсь опытом, но вы тоже уже не «духи», потерпите.

Опыта у меня, как вы, возможно, знаете, много и при этом самого разного. Однако давать советы по верховой езде я, пожалуй, воздержусь; по к… настольному теннису, так и быть, тоже. А вот касаемо литературного творчества — думаю, будет в самый раз.

Многие из нас, читая чужие статьи, рассказы или романы, порой ловили себя на мысли о том, что «а что если и мне попробовать». Прекрасная мысль, я считаю. Некоторые, впрочем, пугаются и немедленно думают: но я же не умею писать! Как я вдруг сяду и…

И сейчас я открою первый секрет всех, кто всё-таки взял и попробовал. Секрет в том, что ни один здравомыслящий (в смысле, психически здоровый) человек, делая что-то в первый раз, не бывает уверен в успехе. Более того, многие почти уверены в грядущем провале и позоре. Поэтому, садясь к компьютеру или открывая обычную, бумажную тетрадь, они воровато оглядываются по сторонам: а вдруг кто-нибудь увидит, что я занят не годовым отчётом и не просмотром эротической кинокартины, как все нормальные люди, а — о ужас! — пишу. Рассказ. Или (мамочки!) повесть. Или (ааааа!!!) роман.

Этого страха отчасти лишены те, кто начал писать тогда же, когда примерно выучил буквы. Да и то — если только в нестабильном подростковом возрасте на их пути не встретилась добрая душа, которая, заботясь о душевном благополучии близкого, из самых благих побуждений заявила, что все эти детские почеркушки — полная ерунда, а юному автору лучше «перестать витать в облаках» и «заняться делом». Поскольку литература — это Пушкин, Толстой и Достоевский, а ты кто?

Тут наступает время второго огромного секрета: и Пушкин, и Толстой, и Достоевский, и даже сам Толкиен когда-то были просто Сашей, Лёвочкой, Феденькой и… ёлки-палки… Иванушкой (ай эм сорри, сэр Джон). Вот видите, я так и знала, что вы не знали.

Ну, и третий секрет открою сразу, чтобы не тянуть. Не знаю, с каким чувством первые из трёх вышеперечисленных впервые смотрели на чистый лист. Разве лишь про Толкиена доподлинно известно, что первые слова о хоббитах написались сами собой, случайно, и потянули за собой сначала сказку для детей, а потом и целый мир. Но в любом случае, даже если эти люди испытывали нерешительность, неуверенность и страх, все эти чувства были побеждены тем, что шло откуда-то из глубины сердца — или из глубин космоса. На самом деле, до сих пор никто точно не знает, откуда в наши мысли забредают сюжеты и персонажи. Но уж если они забрели, то будьте уверены: они не оставят вас в покое до тех пор, пока не засадят за письменный стол.

А дальше начнётся форменное безобразие. Как только у вас примерно сложится план сюжета и вы примерно поймёте, о чём вы собрались написать, всё начнёт писаться совсем иначе.

Держу пари: вы думали, что автор сам решает, что должны делать герои, какими они должны быть — начиная от внешности и заканчивая мыслями — и какова в итоге будет их судьба.

Так вот, автор точно знает только то, что этот герой — мальчик, а тот, то есть та — девочка. Впрочем, бывает так, что и не знает. Иногда идея сваливается ему на голову в совершенно неоформленном виде, и автор знает только, что «что-то будет». А что именно, каким способом и при чьём участии — это выяснится в течение следующих дней или месяцев, когда автор будет ходить как сомнамбула, невпопад отвечать на вопросы и натыкаться на стены.

Потом из охватившего душу сладостного тумана начинают вырисовываться гости. Редко когда можно разглядеть их лица. Они блуждают вокруг в виде предчувствий и обещаний. Сквозь предчувствия и обещания тебе мерещится стройная, идеальная картина, от которой захватывает дух. И тогда ты влюбляешься. А когда влюбился — начинаешь искать слово для выражения этого чувства. Когда оно находится — это оказывается имя. Имя героя. И тогда всё оживает.

А став живым, всё немедленно теряет свои идеальные формы, всё становится «неправильным».

Иногда автору позволят выбрать, например, цвет волос и глаз героини или героя. А иногда и нет. А вот характер и поступки героя в итоге окажутся на совести самого героя — когда тот окончательно определится и встанет на ноги, чтобы начать не соглашаться с замыслом своего родителя направо и налево.

«А Татьяна-то моя чего учудила! — удивлялся однажды Александр Сергеевич. — Замуж вышла!»

Иногда, впрочем, вам будет казаться, что вы каким-то образом причастны к тому, что творится на бумаге или экране. Более того, что вот этот блестящий поворот сюжетной линии вы выдумали сами. Это пьянящее чувство удачливого демиурга заставит вас воскликнуть совершенно искренне: «Ай да Пушкин (Иванов, Петров, Арманд-Венецианов)! Ай да сукин сын!»

До следующего поворота вы будете совершенно счастливы от сознания собственного безграничного могущества. Но на перекрёстке двух коридоров заколдованного замка ваш герой внезапно остановится. И ясно даст понять, что поворачивать в опочивальню принцессы не намерен, ибо ещё с третьей главы влюблён вовсе не в неё, а ту крестьянскую девушку, которую они с друзьями — немым бардом, говорящим пнём и карликовым великаном — спасли от банды вампиров-вегетарианцев.

И только не говорите, что ваше родительское сердце в тот момент ничего не заподозрило! Ещё как заподозрило! Но отдавать своего сладкого мальчика замуж… в смысле, разрешать ему жениться на этой невнятной замарашке?!

— Она же неотёсанная, необразованная мужичка, с ней максимум — ночь на сеновале, ну хочешь, вставлю я тебе эту сцену, мне она там совершенно не нужна, хотя ты прав, нужно добавить немного эротики, но жениться — да я тебя скорее убью в финале!

Всё это вы будете кричать в спину герою, убегающему в совершенно неожиданном направлении с самыми неожиданными планами на ближайшие — и это тоже вполне неожиданно — двадцать глав. Вы-то намеревались всё закончить уже через три страницы…

А вот тут и наступает момент, когда решаться начинает не судьба вашей писанины, а ваш собственный диагноз: писатель или всё-таки графоман?

Чтобы читать дальше было не очень страшно, замечу: по моим личным наблюдениям оба диагноза не окончательные. Иногда один и тот же человек мутирует из писателя в графоманы и обратно. И я даже больше скажу: среди людей, считающими себя писателями, графоманов куда больше, чем среди тех, кто считает себя графоманами.

Графоманом писатель (и не писатель) становится в тот самый момент, когда решает, что в его произведении всё будет именно так, как он решил. Решительно засунув бороду за пояс и взмахнув плёткой, он разворачивает героя и в доступной форме объясняет ему, что… То есть, уже ничего не объясняет. У автора-графомана герои никогда не были и никогда не будут достаточно живыми, чтобы с ними можно было поговорить или — тем более — поругаться. Автор-графоман не наблюдает за происходящим, а дёргает за ниточки. И его герои послушно идут куда надо, делают что надо, кого надо убивают, испытав при это примерный набор приличествующих моменту чувств (сведения о которых автор почерпнул из других литературных произведений), а на ком надо — женятся, добросовестно ощущая райское блаженство.

В то время как автор — не графоман мучается, понимая, что его собственный замысел его собственные герои засунули в сортир на третьем этаже южного крыла заколдованного замка, и что они решили делать дальше — непонятно. Скорее всего, эти неблагодарные хрюшки решили просто пожить и помахать сабельками в своё удовольствие. Как будто вы для этого их родили…

Стоп. Только вот при них не надо. А то они вам быстренько напомнят, кто здесь главный с самого начала.

— Слышь, ты… как там тебя… Мы к тебе пришли, разрешили наблюдать за нашей интересной жизнью и даже рассказать о ней другим. Давай не зазнавайся, а то ведь поссоримся!.. И, кстати, та крестьянская девчонка из третьей главы, ты к ней присмотрись повнимательнее, наш тебе совет. Она там не случайно нарисовалась. В общем, если будешь послушным автором, узнаешь много интересного и полезного.

Итак, если вы писатель, вы смиренно покоритесь. В конце концов, ваш главный герой — царственная особа, даже если он просто тракторист Вася из соцреалистической повести о трудовых подвигах трудового крестьянства. На нём держится весь этот параллельный мир, а стало быть, именно он им правит. Ну а вы — всего лишь придворный летописец. Не повезло: хлопотная должность.

Ну а если не покоритесь…

Стать Карабасом-Барабасом недолго. Убейте короля и двигайте им без помех. И всеми остальными, которые умрут вместе со своим миром. Если вам нравится не наблюдать жизнь, а продумывать за всех каждый шаг и каждое движение, то вас ждёт более завидная доля, несомненно. Пока писатель пытается понять, что происходит, графоман аккуратно выпекает один роман за другим.

Пока вы мучительно подбираете слова, чтобы выпустить наружу охватившие вас чувства, графоман аккуратно заполняет пустую страницу описаниями происходящих событий. Все события происходят правильно и вовремя. Все герои ведут себя правильно и делают именно то, ради чего их придумали… или убили. Получается суховато, но не беда: добавим по вкусу страданий, сбрызнем свежей кровью, приправим ревностью и замаринуем до готовности. Во всех профессиях есть свои отработанные, безотказные приёмы. На выходе имеем добротный, экологически чистый продукт, никакой опасности для потребителя проехать свою остановку, а для автора — остаться без гонорара по причине отказа издательства «публиковать неформат».

Как видите, в обоих случаях имеются свои преимущества.

Поэтому, если кому интересно моё мнение, то писать нужно всем, кому хочется это делать. Неважно какая причина толкнула тебя завести тайную тетрадку или тайную папку в документах. И неважно, что вы сами не понимаете — хорошо это или плохо? Кстати, созывать консилиум подружек не советую. Пока не допишете до конца и не поставите последнюю точку. Держу пари: половине ваших знакомых написанное не понравится. И это случится вовсе необязательно потому, что плохо написано. Иногда, чем лучше написано, тем больше ругани.

И в сущности, если вы собрались с духом и отнесли написанное в какое-нибудь издательство, а редактор в ответ не улыбнулась и не похвалила вашу причёску, а сердито сказала, что: «ваш опус — просто кошмар и ужас… Ах, вы уже ЭТО публикуете? И читателям, говорите, нравится? Ну, они же не профессионалы! А вообще-то, милочка…» — то можете считать, что ваше произведение состоялось.

Писать определённо не следует, если вы этого не хотите. Да, даже если кто-то убеждает вас это делать — не делайте. Ничего хорошего из-под палки не выйдет, в том числе и книжек, которые кому-то захочется не пролистать и отложить на растопку, а читать и перечитывать. Впрочем, если вы всё-таки сочтёте нужным родить аккуратненькую очень правильную книжечку про очень правильных, хотя и немножко дохленьких героев, книжку, в которой нет ни острых углов, ни опасных поворотов, зато из-за обилия мудрых советов чувствуется сугубая забота о душе читателя, в издательстве вас, скорее всего, мило расспросят о жизни, о муже, детях и котах, похвалят ваше платье и сумочку. И пожелают дальнейших творческих успехов. Не издадут, правда. Но абзацем выше вон тоже не издали, да ещё отругали заодно.

Впрочем, возможно, что как раз и издадут. Если вы написали не просто книжку, а книжку со Смыслом, сиречь религиозно-назидательную. Но в этой области я не спец, поэтому сразу отсылаю к давней и не помню чьей статье «Как стать православным писателем». Поисковики вам в помощь.

Пора мне, чувствую, закругляться. А то болтать я могу много, но у меня, во-первых, праздничный коньяк стынет, а во-вторых, принц мой Лучиан уже вторую неделю топчется перед драконом, намекая мне, что отнюдь не намерен убивать реликтовую тварь. Есть, мол, причина, сказать не могу, а то оная тварь обидится, ты уж давай как-нибудь сама догадайся.

Что ж… пойду попробую.